Шрифт:
– Доченька, у тебя что, глазик заболел?
Аленка подбежала к нему, мелко семеня ногами в красных бо-тинках. Он неумело погладил ее по голове.
– И ты, Леля, тоже подойди!
Но я спряталась за тетю Грушу, а на нее он не смел даже взглянуть.
– Я снова буду вам читать!
– строго сказала Натка.
И точно так же, как ее вид, меня поразил ее голос. Раньше ее голос казался мне пышным и смеющимся, и мне было за нее даже немножко неудобно; а сейчас он стал жестким и сухим.
Натка достала из портфеля тетрадь и прочитала:
– "И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза в голове его, а глупый ходит во тьме..."
– Послушай, Леля, ты мне не почитаешь?
– шепотом спросила Аленка и указала на букварь.
Я больше не прятала букварь под ванну, теперь он лежал открыто на столе вместе с библиотечными книгами.
Я пролистала букварь: мелькнула Шура с шарами, корова Зорька с кувшином молока и буква "Ы", как в плен, пойманная в серый квадрат. Дальше в букваре говорилось, что в русском языке нет слов, начинающихся на "Ы". Буква "Ы" сердила меня, я рисовала ее в тетрадях и на полях газет, которые выписывал дядя Кирша, и пыталась найти слова, где бы она стояла вначале.
Весь букварь был прочитан, и мне стало неинтересно.
Я отказала Аленке:
– Нет, я не буду тебе читать.
– Жалко, - кротко вздохнула она.
– А то меня в другую школу переводят из-за этого чтения. Вчера вечером позвонили, сказали. Мама плакала.
– "Но узнал я, что одна участь постигает их всех, - продол-жала Натка.
– И сказал я в сердце моем: "И меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?" И сказал я в сердце моем, что и это суета, потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого, в грядущие дни все будет забыто, и увы! Мудрый умирает наравне с глупым".
Я посмотрела на Натку, на тетю Грушу и на дядю Киршу. Их лица были одинаково напряжены, все они сдерживали себя, чтобы не зарыдать, а если бы вдруг зарыдали, то по разным причинам. И толь-ко прозрачный глаз Аленки на скучающем лице лениво смотрел по сторонам.
В такой маленькой комнате было три причины для слез!
Я подбежала к окну и, пристально посмотрев на Натку, сказала:
– Выступает Харитон Климович!
– и запела:
Прощай, прощай, прощай, моя родная!
Не полюбить мне в жизни больше никого.
И о тебе одной лишь вспоминаю я,
И шлю мое прощальное тангоi!
– Леля помнит Харитона Климовича!
– развеселилась тетя Груша и обернулась к Натке.
Натка повела себя очень странно: она покраснела, встала со стула, сделала шаг ко мне и хотела что-то спросить, но остано-вилась и вместо вопроса продолжила чтение:
– "И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, - ибо все суета сует и томление духа!"
А я подсела к Аленке и стала на ухо нашептывать ей свой сон, потому что он мучил меня. Аленка слушала и томилась, я видела, что ей неинтересно, но не могла остановиться. Когда я закончила рассказ, Аленка точно так же, как дядя Кирша во сне, запрокинула голову и захохотала:
– Гы-гы-гы!
Натка кончила чтение, обвела глазами комнату и спросила:
– Где ваша гитара?
– Отдал Харитону перетянуть струны, - мрачно ответил дядя Кирша.
Тетя Груша промолчала.
Натка стала собираться, скрипя сапогами.
– Ах да, чуть не забыла!
– сказала она и протянула тете Груше маленькую коробочку.
– Это вам!
– Снова запонки?
– поинтересовалась я.
Натка покраснела и удивленно посмотрела на меня.
А тем временем тетя Груша раскрыла коробочку и увидела лас-точку с жемчужинкой в клюве.
– Какая прелесть, Наточка!
– вскричала тетя Груша и разве-селилась.
И даже дядя Кирша довольно улыбнулся.
– Очень рада, очень...
– кивнула Натка.
Все трое улыбнулись, но под улыбками по-прежнему таилась печаль. Отступила лишь на миг, испугавшись блеска ласточки...
Мы с тетей Грушей вышли на прогулку. Вовка Зорин-Трубецкой увидел меня и крикнул:
– Леля, любимая!
Он задергал плечами и завертел головой, изображая вчераш-нюю музыку.
Но я вспомнила букварь, открытый на букве "К", и крикнула:
– Вова - корова!
Тогда он сел в песочницу спиной ко мне и стал пересыпать песок из кузова грузовика в ведро с утенком.
Я села на качели и стала раскачиваться и напевать.
Вовка слышал мое пение, но не оборачивался. У него на го-лове белел крошечный кружок затылка, и от затылка расходились золотистые волосики с рыжими концами. Я стала петь громче, но он не оборачивался. Вдоль дома осторожно прошел дядя Кирша. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, он что-то тихо шептал и пытался идти в тени, чтобы его не заметила тетя Груша. Тетя Груша сидела под грибком и разговаривала с бабушкой Вовки: