– Фу-у! Пронесло!

Бармалей воплотился на лесной дороге, и не один. Хорошенький, чистенький, упитанный кабанчик терся у самых его ног.

– Ты что? Офонарел? Это ж хлебниковский боровок. Узнают - убьют.

– Во-первых, не узнают. Во-вторых, не убьют. Там убивать некому, это все сопляки против меня. А в-третьих, это не боровок, это - начальный капитал.

Паша оглянуться не успел, как боровок был перепоясан через пузо и спину ремнем - вроде ошейника. Однако мера эта показалась ему лишней, потому что, видно, напуганный ночевкой в лесу, кабанчик увязался за людьми не хуже собаки.

– Давай, не спи!
– приказал Бармалей, и Паша покорно подхватил покалеченный велосипед.

Похитители напрямик потащились к Любавино.

– Скоренько-то скоренько, - бормотал зачинщик.

Свободный художник, обливаясь снаружи потом, изнутри - леденея от ужаса, воображая расправу за краденого поросенка, едва поспевал за подельником.

Пару раз им чудился настигающий цокот копыт, они замирали и слушали. Борька - как ласково был окрещен подсвинок - послушно сопел рядом.

На околице, загнанные и распаренные, остановились в последний раз.

– Подожди, - велел Бармалей, - сейчас.

Он опустился на колени и приложил ухо к земле. Но и без всякого прикладывания сквозь сумасшедший стук сердца пробивался слабый, отдаленный, однако несомненный цокот копыт.

– Все, - пролепетал Паша, - отпускаем и деру.

– Попробуй от него сбеги, от борова, - неунывающий Бармалей лукаво подмигнул, - давай, Пашкан, хоть позабавимся напоследок вволю. Зря, что ли, бежали?

Достал из кармана горсть жвачек, отыскал подходящую, зажевал, а наклейку с иностранными буквами прилепил на розовую, нежную кожу кабанчика, приподняв тому предварительно переднюю ногу.

– Хорош, - полюбовался, - а ты тоже, Павлуха, отряхнись и взбодрись!

Паша счел благом не возражать, так выйдет быстрее, и потом, будто заразившись от Бармалея, принялся подхихикивать. Уже знакомая тягучая, душная волна дурного смеха накрывала его. Мир - это абсурд, и жить можно, только смеясь над ним.

Они гордо двинулись по улице, вроде бы нисколько не озабоченные, чуть позади на ременном поводе шествовал Борька. Время от времени Бармалей по-хозяйски дергал ремень, и боровок, похрюкивая, прибавлял скорости, дивный, упитанный, гладенький боровок. А где-то там, в лесу, мотается в седле пьяный всадник. "И правда сопляк", - решил Паша. Степенно беседуя о том о сем, они подошли к забору Татьяны Мурманчихи и остановились у приоткрытой калитки.

– На кой я его взял? У меня и сарай прохудился, и кормить особо нечем. Жадность людская.

– Жадность, - подтвердил Паша.

Из-за калитки высунулся острый нос Мурманчихи.

– А все потому, что даром.
– Бармалей старательно отворачивался от насторожившегося носа.

– Даром, вот и схватил, - давясь смехом, добавил Паша.

– Кого даром?
– высунулась Танька.

А цокот-то, цокот-то в ушах стоит!

– Да вот боровок. Гуманитарная помощь. Мы случайно мимо сельсовета шли. Дай, думаем, раз уж само в руки идет, возьмем. А к чему?

Татьяна ринулась было по улице.

– Э, стой! Куда? Там уж нет ничего! Ты что? Расхватали в момент. Только пыль столбом.

Мурманчиха и прошлый раз, будучи в отъезде по базарным делам, пропустила раздачу дарового дранья, но чтоб судьба так насмеялась и во второй раз - это уж ни в какие ворота не лезло!

– Сиротинка я горькая!
– Танька заголосила так, что даже тертый Бармалей испугался.
– ой лишенько! Беда-то!
– в то же время хитрый сиротский глаз косил на Борьку.
– Он же те, Тимофей, ни к чему!

– Да и я говорю, - поддакнул Бармалей.

– Отдай его мне.
– Танька решилась действовать напрямик.

Заметно было со стороны, что Бармалею ужасно хочется еще помурыжить Мурманчиху, но того и гляди выскочит всадник на вороном коне. Да и Паша уже тянул за рукав.

– Ах!..
– махнул Бармалей рукой, как бы борясь с собой и сдаваясь. Тащи две бутылки.

Татьяна мигом сгоняла в дом за самогоном. Снимая с Борьки свой ремень, Бармалей поучал:

– Помни: боровок - американский.
– он показал ей наклейку под передней правой ногой.
– Подарок от "дяди Сэма". С кормами поаккуратней. Ему еще привыкать надо к нашей пище. Кстати, в магазин бананы завезли. Через три дня мы их уценим - приходи, по блату отпущу, а то ведь все ломанутся.

Мурманчиха открыла от удивления рот, и, должно быть, смутные мысли закопошились в ее мозгу. Нюхом она чуяла подвох, но кабанчик - вот он, здесь.

– Ах ты, толстушечка моя, - затютюшкала Татьяна, - да чистенький какой! Сразу видно - не из наших.

– Пора!
– Бармалей с бутылками в карманах штанов растворился в проулке, Паша метнулся следом.

Они перепрыгнули ров, затаились в кустах. И в самое время. В устье улицы возник апокалипсический конь, всадник-возмездие сжимал в руке хлыст.