– Позвольте вам заметить, месье, - сказал ему, идя навстречу, Агриколь, - что раз вы постучали, то недурно бы подождать, пока вам позволят войти... Что вам угодно?

– Извините меня, пожалуйста, - очень вежливо отвечал господин, медленно растягивая слова, быть может, для того, чтобы дольше оставаться в комнате, - тысячу извинений... мне очень совестно... я в отчаянии от своей нескромности...

– Ну, дальше, месье, - с нетерпением прервал его кузнец.
– Что вам угодно?

– Здесь живет мадемуазель Соливо, горбатая швея?

– Нет, господин, она живет выше, - отвечал Агриколь.

– Ах, месье!
– начал снова раскланиваться и извиняться вежливый посетитель, - как мне совестно за мою неловкость... Я пришел к этой швее с предложением работы от одной почтенной особы...

– Теперь слишком поздно, - заметил с удивлением Агриколь, - девушка эта, верно, уже спит... Впрочем, она наша добрая знакомая, и я могу предложить вам прийти завтра...

– Итак, милостивый государь, позвольте повторить мои извинения...

– Хорошо, месье!
– отвечал Агриколь, делая шаг к двери.

– Я прошу и вас... принять уверения...

– Знаете, месье, если вы будете так тянуть ваши извинения, то вам придется снова извиняться за их бесконечность... эдак и конца не будет.

При этих словах Агриколя, вызвавших улыбку на устах молодых девушек, Дагобер начал горделиво крутить свои усы...

– Экой умница-парень, - шепнул он своей жене, - тебе-то это, конечно, не в диковинку, ты привыкла!

Между тем церемонный господин вышел, наконец, из комнаты, окинув напоследок внимательным взором и сестер, и Агриколя, и Дагобера.

Через несколько минут, пока Франсуаза, разложив для себя на полу матрац, застлала чистым бельем постель для сирот и стала укладывать девушек с истинно материнской заботливостью, Агриколь с отцом поднимались в мансарду кузнеца.

В то время, когда Агриколь, освещая дорогу, проходил наверх мимо двери Горбуньи, та, скрываясь в тени, быстро шепнула ему:

– Агриколь, тебе грозит большая опасность, нам необходимо переговорить...

Хотя это было сказано так поспешно и так тихо, что Дагобер ничего не слыхал, но внезапная остановка вздрогнувшего от удивления Агриколя обратила его внимание.

– Что такое, сынок, что случилось?

– Ничего, батюшка... Я только боялся, что тебе темно.

– Будь спокоен... Сегодня у меня ноги и глаза пятнадцатилетнего сорванца.

И, не замечая озадаченного лица сына, солдат взошел в маленькую мансарду, где они должны были ночевать.

Выйдя из дома, где он искал в квартире жены Дагобера швею, вежливый господин поспешно направился в конец улицы Бриз-Миш. Он подошел к фиакру, стоявшему на маленькой площади у монастыря Сен-Мерри.

В глубине фиакра сидел закутанный в шубу Роден.

– Ну что?
– спросил он.

– Обе девушки и человек с седыми усами вошли к Франсуазе Бодуэн, ответил тот.
– Прежде чем постучаться, я несколько минут подслушивал у дверей; девушки ночуют сегодня в комнате Франсуазы, старик с седыми усами ляжет у кузнеца.

– Отлично!
– сказал Роден.

– Я не смел настаивать сегодня на свидании с Горбуньей, чтобы поговорить о Королеве вакханок. Завтра я пойду к ней, чтобы узнать, какое впечатление на нее произвело письмо, полученное сегодня по почте, относительно молодого кузнеца.

– Непременно сходите. Теперь отправляйтесь от моего имени к духовнику Франсуазы Бодуэн. Хотя уже поздно, но скажите ему, что я жду его на улице Милье Дез-Урсэн, чтобы он тотчас туда явился, не теряя времени... проводите его сами. Если меня еще не будет, подождите. Предупредите его, что речь идет о вещах необыкновенно важных.

– Все будет исполнено в точности, - ответил вежливый господин, низко кланяясь Родену, фиакр которого быстро отъехал.

5. АГРИКОЛЬ И ГОРБУНЬЯ

Через час после описанных нами событий глубокая тишина царила на улице Бриз-Миш.

Мерцающий огонек, проходивший сквозь рамы стеклянной двери из комнаты Горбуньи, указывал, что она еще не спит. Ее несчастная конура, лишенная воздуха и света даже днем, освещалась только через дверь, выходившую в полутемный узкий коридор, проделанный под самой крышей.

Жалкая кровать, стол, старый чемодан и стул так заполняли холодную каморку, что два человека не могли бы в ней поместиться, если только один из них не садился на кровать.

Роскошный цветок, подарок Агриколя, бережно поставленный в стакан с водой на заваленном бельем столе, распространял свое сладкое благоухание и развертывал пышные лепестки среди убогой комнатки с сырыми, грязными стенами, слабо освещенной тоненькой свечкой.