Однако когда Ваня сделал шаг к нему, он выскочил с материнской поспешностью, не успев сказать своего: "Есть еще один!" - не успев захлопнуть за собою дверь.

Ваня так был озадачен, что, уже не поднимая головы, сказал Епимахову:

– Сейчас пойду в полицию.

Однако Епимахов отозвался ему, когда он уже поднимался по лестнице:

– Зря, Иван Алексеич! Зрящая потеря времени! Нечего тут полиции делать. И нет теперь никакой полиции.

И как бы даже усмешка почудилась Ване в его словах.

Он тут же надел шляпу и плащ с блестящей застежкой в виде львиной головы, запер свою дверь и вышел на улицу, где и встретилась ему смертельно бледная молодая женщина, красивое лицо которой показалось ему почему-то знакомым.

3

Когда Ваня подвозил к своему дому Наталью Львовну, он увидел дурачка Епимахова, стоявшего точно на часах перед своею входною дверью; как только извозчик остановился перед домом, дурачок юркнул в дверь. Ваня провел Наталью Львовну узким коридорчиком на крутую лестницу, а дверь на эту лестницу закрыл на задвижку. Теперь ему было не до жильцов: он вел к себе натурщицу для русалки. А так как его все-таки беспокоило, не толста ли эта натурщица, то первое, что он сказал ей, когда ввел ее к себе, было коротенькое:

– Раздевайтесь!
– И он сам помог ей снять шубку.

Живя два с половиной года в доме мужа, Наталья Львовна не успела располнеть, а два лишних платья, напяленные ею на себя при отъезде, она сняла сама, так как они очень ее стесняли, тогда Ваня восхищенно пробасил:

– Вот повезло мне! Вот так повезло!.. Все равно, как Сурикову, когда он своего "Меншикова в Березове" писал!.. Меншиков-то задуман как и надо, а где же для него натура? Ходит Суриков по питерским улицам, - во все глаза смотрит... И вдруг - вот он идет, великан - на голову выше всех, кто по Невскому проспекту движется, и подбородок бритый и с хороший кулак величиной, и усы подрезанные и с небольшим задором, как у Петра Великого, и в шляпе с короткими полями, одним словом лучшего желать нельзя, - есть натура! Повезло!.. Идет Суриков за великаном этим следом, спешит, упыхался... Тот, наконец, подошел к одному дому и на лестницу, - Суриков за ним! Тот на третий этаж, - Суриков не отстает... Тот перед дверью остановился, ключ из кармана вытащил, - Суриков ждет... Тот в дверь свою входит, - Суриков за ним... Тут его натура и сказала: "Ах ты, мерзавец, такой сякой! Давно я вижу, что ты за мной следишь! Да, думаю, не настолько же ты, ворище, нахален, чтобы ко мне залезть!" А Суриков, он росту невысокого, - открылся, конечно: "Я, - говорит, - совсем и не ворище, а известный художник Суриков! Картину "Казнь стрельцов", небось, видели? Моя ведь картина!" Одним словом, спас себя от увечья, а Меншикова с этой самой натуры написал. Оказался великан этот всего-навсего учитель истории.

Наталья Львовна теперь не была уже такой бледной, как при встрече с Ваней; она порозовела, большие красивые глаза ее блестели по-девичьи, и Ваня с самым искренним увлечением подвел ее к занавесу, который писал, и сказал торжественно:

– Вот, видите? "Русалка на ветвях сидит..." Здесь именно вы и будете сидеть. Именно вы!.. А то, знаете ли, один здешний художник написал для занавеса театрального такую русалку, что один из купцов здешних очень метко сказал о ней: "Грузоподъемная милочка!" Я того занавеса не видел, правда, но представляю ясно... Что же это за русалка, ежели она "грузоподъемная"?

– Я очень рада, что могу быть вам полезна, - сказала Наталья Львовна.

– Что? Рада?.. Хочется плавать на ветвях?
– обрадовался Ваня.
– Но ведь вы куда-то шли...

– Нет, я никуда не шла, - твердо ответила она.

– Так что можно, значит, не вот теперь, с приходу, начать вас писать? не скрывая этого, восхитился Ваня своей удаче.

– Разумеется, можно и завтра, - сказала Наталья Львовна, потом, прикачнув головой, добавила: - Можно и послезавтра.

Глядя на нее восторженно-выразительно, Ваня положил обе руки на ее покатые хрупкие плечи, она же продолжала с виду спокойно:

– Завтра мне надо будет получить полторы тысячи здесь в банке, - этого нам хватит пока, на первое время... А там подумаем, как нам устроиться дальше.

– Что же это, позвольте?
– ошеломленно забормотал Ваня.
– Значит, мне повезло гораздо больше, чем Сурикову? А муж ваш?
– вспомнил он вдруг.
– Он что же, - убит, как Дивеев?

– Да, он убит... для меня убит... Хотя для себя и жив... Он стал мне невыносимо ненавистен.

Говоря это, Наталья Львовна не выбирала слов: они появлялись сами.

– А если бы я не встретился вам на улице?
– невольно вырвалось у Вани.

– То я нашла бы вас завтра сама, - объяснила ему она.
– Это ничего не значит, что вы не думали обо мне... Зато я все последнее время думала о вас... Я чувствовала, что очень побледнела, когда вас увидела, но это я от радости, а не от испуга...

– От радости?
– повторил Ваня, слегка пожимая пальцами ее плечо.

– Да, от радости, что вы идете и таким широким шагом, а не то, чтобы вас возили на тележке, - вот почему!

– Меня? На тележке? Почему?

– Потому, что от вашего отца слышала я там, у себя, что вы тяжело ранены... Вот мне и представилось: а вдруг в обе ноги!

– И вдруг их у меня отрезали? Вот так воображение!
– И Ваня привлек было ее к себе, но тут же отодвинул:

– Вы, значит, знакомы с моим отцом? Вот это для меня неожиданно!

Когда Наталья Львовна рассказала, как она познакомилась с Алексеем Фомичом, Ваня усадил ее на свой единственный диван и сел рядом, наклонив голову к ее голове.