Была и вторая проблема: поначалу иметь дело с Козленковым Наденька наотрез отказалась, однако он справился и с этим – уже через три дня она сама приехала к Коле, правда, взвинченная и возмущенная. Впрочем, Колю Наденькины нервы не волновали. Ее жалобы на Козленкова он даже слушать не стал. Сразу прервал ее и стал спокойно объяснять, что ему от нее надо, в заключение же намекнул, что задание очень важное, чуть ли не правительственное; соответствующей может быть и награда. От Наденьки требуется одно: за оставшийся до поединка месяц обучить его отряд эвритмии. Однако Наденька и тут заартачилась; заявила Коле, что у антропософов танцуют лишь женщины, танец – язык женщин, его же отряд почти поголовно мужской, и чем она может быть здесь полезна, непонятно. Но у Коли нашелся ответ и на это. Он сказал Наденьке, что она ошибается: танец, балет – исконно мужское занятие. Все это родилось из военных парадов и лишь затем общими стараниями было перенесено на сцену.

Трудно сказать, убедил ли он Наденьку, или просто она посчитала, что деваться некуда, так или иначе репетиции начались и до самого поединка шли очень интенсивно, по много часов в день. Еще следует добавить, что Наденька сразу честно призналась Коле, что, как бы старательно они ни занимались, обучить его отряд всему, что она знает, за месяц невозможно; кроме того, и она, Наденька, умеет танцевать лишь три четверти букв, в частности, совсем не представляет, как танцуется мягкий и твердый знаки. Целые же фразы в России вообще никто никогда не танцевал, чтобы обучиться им, надо ехать к самому Штейнеру в Гетенаум. Конечно, Коля был разочарован, но выход нашелся и тут. Он сказал Наде, что уверен: для победы вполне хватит, если она обучит его людей танцевать всего две буквы. Первая и главная – буква «А», крик атаки, с которой они и бросятся в бой, сминая армию Феогноста, сколь бы велика она ни была. Вторая буква «О», когда кто-нибудь из его отряда будет ранен и ему понадобится срочная помощь, достаточно будет станцевать «О», и он, Коля, в прошлом военный санитар, немедля откликнется на призыв.

Так собирались оба войска для решающей битвы, но ты, Анечка, будешь удивлена, если я скажу, что и для Феогноста, и для Коли это было отнюдь не главной частью подготовки. Важной, но не главной. Я был поражен, когда узнал, какие исключительные усилия каждый из братьев предпринял для подкупа, хочешь мягче – для переманивания Спирина на свою сторону. Самого Спирина оба брата никогда всерьез не принимали, считали человеком в жизни Наты и временным, и случайным, то есть, что в результате их войны Ната достанется Спирину, им даже в голову не приходило, а вот что Спирин как арбитр вправе отдать победу любому из них, они никогда не забывали. Оттого, чтобы добиться его благосклонности, были готовы на все. За оставшийся месяц оба Кульбарсова написали в ГПУ чуть не по десятку писем; Феогност, по обыкновению, рукой Кати, Коля – лично, пытаясь убедить Спирина выступить именно на его стороне. Сохраняя нейтралитет, ни тому, ни другому Спирин ни разу не ответил, но похоже, ответа они и не ждали.

Интересно, что в посланиях Феогноста много цитат из Колиных писем Нате – прямое свидетельство, что, как Коля и надеялся, его письма читались. В попытках завербовать или перевербовать Спирина Феогност гляделся предпочительнее. То ли он лучше подготовился, то ли позиции его и Спирина просто были ближе. Особенно замечательно было его (оно тоже написано рукой Кати) большое письмо от семнадцатого мая; собственно не письмо, а целый трактат, в котором Феогност обосновывает необходимость союза между ним и партией. Но по порядку.

Первые послания Феогноста были не так пространны, но и они выстроены умело. Цель их – с одной стороны, показать полезность друг для друга его, Феогноста, и «органов», с другой – пока пунктиром – обратить внимание Спирина на то, что Колина деятельность для партии большевиков, наоборот, чрезвычайно вредна. Проще говоря, Коля – опасный враг, и если на Ходынском поле он добьется победы, для советской власти это станет катастрофой. В своем втором письме от двадцатого апреля Феогност писал, что, в сущности, он и «органы» хотят одного и того же: отделить чистых от нечистых. Неважно, что чистоту и нечистоту они понимают по-разному; главное, разделить одних и других; именно такая задача сейчас на повестке дня; именно в ней суть, и тут Феогност мог бы быть «органам» очень полезен. Дальше Феогност намекает, что готов сделать за «органы» всю работу, причем с высоким качеством и в кратчайшие сроки. Следом – абзац о Коле, которого Феогност называет оппортунистом и соглашателем, говорит, что его фальшивая проповедь единения избранного народа на деле означает братание белых и красных, пролетариев и буржуев, революционеров с «контрой», повторяет, что она лишь способствует проникновению в партию шпионов и вредителей.

Но Коля не чувствует опасности. В письме, которое датируется тем же двадцатым апреля, он будто хочет одного – подыграть Феогносту, подтвердить его обвинения. Письмо на восьми страницах, но ничего нового в нем нет: опять старые Колины идеи, что во время революции и Гражданской войны все, что было в народе грешного и злого, что было в нем неправедного, погибло; теперь пришла пора зарастить раны, вместе строить светлое будущее. Добавлено лишь, что единение особенно необходимо именно сейчас, ведь враг, что стоит на наших границах, только и ждет смуты, чтобы напасть.

Феогност в этом заочном поединке смотрится умнее. Он берет Колины мысли, прибавляет или, наоборот, убавляет несколько слов, в результате же получается, что Феогност и партия – естественные, так сказать, природные союзники.

Помнишь, Анечка, то замечательное Колино письмо, где, в последний раз пытаясь убедить Феогноста выдать Деву Марию, он пишет, что коммунисты сделали все мыслимое, чтобы ускорить второе пришествие на землю Христа. Бóльшую его часть об истоньшении плоти, тянущей, топящей человека в океане греха; духе, который теперь, освободившись от стопудовых вериг – плотских соблазнов, готов взмыть вверх, к Богу; о роли в этом, а следовательно, и в спасении человека коммунистов, – Феогност повторил слово в слово. Кстати, эта диктовка так понравилась Кате, что она не удержалась и от себя приписала, вернее, объяснила, как она представляет себе социализм. «Плоть будет прозрачна, словно папиросная бумага, мы станем открыты, и никто уже не сможет прятать нехороших, злых намерений, более того, сделаются видны малейшие движения души другого человека и мы сразу станем отзываться на них. Наша плоть сделается так изрежена, невесома, что тихими летними вечерами, на закате, когда от согретой за день почвы поднимаются восходящие потоки воздуха, советские люди будут легко отрываться от земли и, соединясь в хороводы, парить в этих струях, беззаботные, будто ангелы». А всего-то, чтобы угодить Спирину, Феогност убрал, что коммунисты народ обманут.

Коля же по обыкновению прет напролом. Он не забывает напомнить Спирину, что Феогност лишь месяц назад кончил отбывать свой третий тюремный срок и сейчас живет на поселении, следовательно, он патентованный, заклятый враг советской власти, вообще всего советского. Дальше Коля, не придумав ничего умнее, начинает пугать Спирина: пишет, что если в их с Феогностом поединке Спирин станет на сторону Феогноста, партия это сочтет не чем иным, как изменой родине.

И все-таки, Анечка, сводить дело лишь к Феогностовой хитрости наивно. Достаточно прочитать его письмо Спирину от третьего мая. Я уже о нем говорил. В своем роде это настоящий трактат. Суть его в том, что время начиная с воцарения Александра II Освободителя и до семнадцатого года было временем смерти Лазаря. Александр II виновен в распродаже Святой земли – безбожным американцам им была продана Аляска, но главное, освободив крестьян от крепостного состояния, он повернул, обратил их к земле, к стяжательству и накопительству. А ведь известно, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное.