– Однако вы заявляли, что знаете убийцу Калугина.

– Я совсем другое подразумевал...

– Валерий опять запропастился, - нарушил их разговор вернувшийся Сосновский.
– И Марина Викторовна его не видела. А вы, Алексей Фомич?

– Я тоже.
– Кушнарев поднялся.
– Простите, уважаемый, вынужден вас покинуть. Понимаю ваше состояние, но бессилен, бессилен.
– Он покосился на Бориса.
– Ждать милицию нужно, а не мудрствовать. На меня не рассчитывайте. Я болтун. Наговорю, а все не так. Не так совсем или даже наоборот. Наврежу только. Нет, простите великодушно. Бессилен.

Он поспешно зашагал в свою комнату.

– Кажется, я невпопад?
– спросил Борис Михайлович.

– Наоборот. Не хочу ничего "выведывать". Пусть скажет сам.

– Ему есть что сказать?

– Я надеюсь понять то, что он сам до конца не понимает. Со стороны легче заметить детали, которые примелькались тем, кто рассматривает картину постоянно. А он присматривался долго, годами. Однако где же Валерий? После этого выстрела я стал беспокойным. Что делает Марина?

– Марина у себя. Совсем раскисла. Утром выглядела живее. А сейчас, видимо, стало доходить, что произошло. Ведь она девчонка, в сущности, а в такую передрягу угодила. Зайди к ней, а я посмотрю, чем заняты остальные.

По пути в комнату Марины Мазин посмотрел в окно. За ним, прижавшись носом к стеклу, стоял Коля. Игорь Николаевич повернулся и вышел из дому.

– Не прячься, сыщик. Считай, что прощен.

Получилось удачно. Мальчишка не ожидал полной амнистии.

– Правда?

– Ты думал, что нашей дружбе конец, потому что разболтал про выстрел отцу? Пулю узнал сразу?

– Ага.

– Ага! Прекрасное слово. А зачем бегаешь за мной? В лесу ты ветки ломал, следопыт? Хочешь просить прощения?

– Не виноват я, Игорь Николаевич! Я хотел про пулю сказать, а вы говорите: "Уходи". Я не успел.

– Зря выкручиваешься. Воспользовался обстановкой, чтобы улизнуть, ага?

Коля опустил глаза.

– То-то! Теперь слушай. Работник ты оказался недисциплинированный. Наверно, это у тебя наследственное. Придется, брат, вступить в борьбу с природой. Или возьмешь себя в руки, или отставка. Решай быстро.

– Беру в руки, Игорь Николаевич.

– Предположим. А прощаю я тебя именно за то, что сказал отцу.

На этот раз Коля не понял.

– Пояснить? Думаю, ты предупредил отца потому, что был уверен, что стрелял не он.

Теперь паренек обрадовался открыто.

– Ну да, Игорь Николаевич.

– А если б ты знал, что стрелял он, как бы ты поступил?

Радость сбежала с веснушчатого лица.

– Не знаю...

– Понятно. Наверно, я не должен был задавать тебе этот вопрос. Это сложный вопрос... Значит, был уверен?

– Конечно, не он, Игорь Николаевич! Отец бы не промахнулся. Он знаете как стреляет!

Такого своеобразного аргумента Мазин не ожидал.

– Пуля прошла близко.

Коля замахал энергично.

– Что вы! Вас же ранило в правую руку. Это от сердца далеко.

– Не так уж далеко, Коля. Но не будем спорить. Отец сказал тебе, что он подменил пулю?

– Подменил?
– Мальчик покраснел.
– Чтоб вы не узнали, что стреляли с карабина, да?

– По-видимому.

– А вы заметили, да?
– Коля стоял красный как рак. Видно было, что ему стыдно и за поступок отца, и за то, что он не удался.
– Отец же не знал, кто вы, Игорь Николаевич. Он думает, что вы доктор. Я про вас не говорил. Я же слово дал.

– Доктора тоже не лопухи. Значит, отец считает, что провел нас?

– Да ведь отцу страшно, что на него подумают. Ему и так от начальства попадает. А я ему нарочно сказал. Он теперь нам полезен будет. Он этого гада все равно выследит.

– "Нам"?
– Мазин засмеялся, а мальчик нахмурился.

– А что тут плохого?

– Под пулю отца подставить можешь, - пояснил Игорь Николаевич, не распространяясь, что сам он далеко не уверен в непричастности егеря. Меня-то подстрелили.

– Отца не подстрелят, - ответил Коля с обидной для Мазина гордостью.

– Будем надеяться. А ты рассчитываешь получить задание? Тогда иди в дом и посиди за столом. Подожди меня. Можешь смотреть по сторонам. Пока все.

Игорь Николаевич вытянул руку. На ладонь упали две снежинки, маленькие, четкие, как на рисунке в школьном учебнике.

Снег

"Посиди за столом", - сказал он. Мазин вдруг осознал, что распоряжается в чужом доме, что дом этот, ни в чем не изменившись за ночь, стал совсем другим, превратился в место преступления, и вести себя в нем надлежит иначе, чем вчера вечером. Это было знакомое ощущение. Не раз ему приходилось появляться в квартирах в трагические минуты, осматривать их, как врач осматривает больного, стараясь увидеть все, чтобы сохранить в памяти необходимое, то, что требуется, не больше. Без оскорбительного любопытства осматривал он портреты и фотографии, шкафы с одеждой и столы с дорогими кому-то письмами и пожелтевшими документами. Он умел делать это, не причиняя боли, профессионально и деликатно касаясь кровоточащих ран, ни на секунду не забывая, что мир состоит из людей, а не из потерпевших и преступников.