– Доказать можешь?

– Это вы сами... Соберете по кирпичику. Зачем вы меня искали вчера?

– Я долго разговаривал с Кушнаревым.

– И он вас охмурил? Слезу пустил? Рассказал, как пострадал невинно?

– Об этом я узнал от Марины Викторовны.

– А что он об отце говорил?

– Он сказал, что Михаил Михайлович сидел в тюрьме.

– Мерзавец!

– Ты знал об этом?

– Узнал. Накануне смерти отца. И понял многое.

– Что он успел тебе рассказать?

– Все.

– И про побег?

– Вы знаете про побег? От Кушнарева?

– Да.

– Тогда он сам себе яму выкопал. Понимаете, что меня сдерживало?

– Догадываюсь.

– Растерялся я. Сообразить не мог, как поступить, что делать. А он решил, что в безопасности, что не знает никто... Что он говорил?

– Михаил Михайлович скрывал, что был осужден. Он пытался бежать, но неудачно. Получил дополнительный срок. Освободился в годы войны, воевал, но прошлого стыдился и сменил фамилию.

– Не понимаю, зачем ему понадобился такой вариант.

– Вариант?

– Смягченный.

– Валерий, давай присядем на то поваленное дерево.

– Что, в ногах правды нет?

Солнце постепенно прогревало лес, лучи его подсушивали отсыревшие ветки. Воздух наполнялся хвойным ароматом. Мазин достал из кармана портсигар, повертел в руках, постучал пальцем по крышке.

– Я думал, вы не курите, - сказал Валерий.

– Не курю. Эта штука попала ко мне случайно Портсигар пуст.

И, подтверждая свои слова, Мазин открыл портсигар, показал художнику и снова спрятал в карман.

– Очередной прием?
– спросил Валерий.

– Вроде этого.

– Темп сбиваете?

– Если хочешь... Для себя главным образом Чтобы без внутренней суеты осознать то, что ты мне скажешь.

– Могу и ничего не сказать.

Мазин посмотрел мягко, заботливо:

– Лучше скажи.

– Ладно. Побег оказался удачным. Наврал, мерзавец. Но лучше б такой удачи не было...

– Пожалуй.

– Не понимаете вы! Не в побеге соль. И страшное не это. Человека убили - вот где тайна.

Большой неповоротливый комар пытался прокусить куртку Валерия, но только зря натужился, перебирая тонкими ножками.

– Кто убил?

– Сволочь эта. Но доказать, что отец непричастен, невозможно! Понимаете? Вдвоем они были, а свидетелей йет.

Валерий взмахнул рукой, и комар, оторвавшись от куртки, закружился над ним, выбирая новое место.

– Кого убили?

– Не знаю. Не спросил, а отец не успел. Как в бреду все получилось. Представить трудно. У нас так отношения складывались. Недружно. Несправедливо. С моей стороны. Я его консерватором считал и все прочее. А тут узнал, что неродной. Мальчишеские комплексы одолели. И еще... Но об этом не стоит. Это лишнее. Одно поймите: я его далеким считал, непонимающим, чужим, благополучным, удачливым, самодовольным. Деньги, дача, хвалы газетные, жена молодая... А он совсем другой жизнью жил. И вы поймите, поймите!
– Валерий схватил Мазина за рукав и дергал, то притягивая, то отталкивая от себя.
– Меня-то он любил! Ценил, уважал, а я ничего не видел. Почему так говорю? Со мной ведь он решился поделиться, мне рассказать! Довериться! Мое мнение ему важным оказалось! То есть подлинным сыном он меня признавал, а не пасынком, не воспитанником, не чужим! А я...

– Спокойнее, Валерий. Хорошо, что ты так говоришь, но спокойнее. Нужно спокойнее!

– Ладно. Отец позвал меня. Ну, я в уверенности, что очередная нотация... И вдруг обухом. "Сын! Хочу, чтоб стал ты моим судьей. Виноват я. Совершил ошибку, осудили меня справедливо, но я не выдержал, молодость подвела. Бежал. Думал, повезло, а оказалось... Бежали мы вдвоем. И так получилось, что погиб при этом человек. Клянусь, не я убил. Тот, другой. Запомни и поверь! Не я. Но и я виновен. Не помешал! Не предотвратил. Не спас. Всю жизнь вину эту загладить хотел. В твоих глазах особенно. Что мог, все сделал. Но выхода нет. Жив убийца, и сначала все... Откроется все. Не страшно. Одного боюсь: чтоб ты не осудил".

Валерий низко опустил голову, так что Мазин не видел его лица, видел один заросший затылок.

– Михаил Михайлович назвал Кушнарева?

– Да.

– Передайте его слова по возможности точно.

– Я хорошо запомнил. Я спросил: "Он тебе угрожает?" Отец кивнул. "Где он?" - "Здесь". О ком еще он мог говорить? Кушнарев знал отца много лет Он сидел в тюрьме. Он жил у нас, ел, спал, брал деньги... Шантажировал.

– Чего же он захотел еще?

– Не знаю. Может быть, ничего. Может быть, у отца истекло терпение. Годы терпения.

– Но имя Кушнарева не прозвучало?

– Как же! Я не договорил. Я подумал о нем и спросил "Это Кушнарев?" Отец заколебался на мгновенье, посмотрел на меня и ответил... Я ручаюсь за точность фразы. Он сказал: "Кушнарев? Не Кушнарев, а Паташон". Понимаете?

– А вы?

– Это же ясно! Кущнарев - не Кушнарев, а Паташон Преступник Паташон. Убийца.

– Однако у него убедительная биография.

– Легенда, а не биография. Которая вся шита белыми нитками. Я никогда, никогда не видел и не слыхал, чтобы он занимался архитектурой или даже высказывал свои суждения. Он такой же архитектор, как вы детский врач.