Шрифт:
– Кто же он?
– Профессиональный аферист.
Теперь вокруг них кружил не один, а целый десяток комаров. Мазин отломил ветку погуще и начал обмахиваться.
– Обычно аферисты не склонны нарушать сто вторую и ближайшие к ней статьи.
– То есть убивать?
– Да.
– Мы же не знаем, кого убили и при каких обстоятельствах. Отец не сказал, не успел. Пришла Марина, потом ваш друг.
– Резонно. Все, что вы сказали, резонно.
– Говорите лучше "ты".
– Можно? Спасибо, Валерий! Видишь ли, дорогой, тебе сейчас события яснее кажутся, чем мне Ты не за ботишься о частностях, набрасываешь картину в современной манере, а я реалист, мне нужно, чтоб на лице каждая морщинка была проработана. Натуралист даже Тебе Пикассо, а мне Лактионов. Уловил разницу?
– Не в вашу пользу разница.
– Польза общая будет, если исчезнут некоторые коварные пятна. Кушнарев не мог убить Демьяныча. Он со мной в это время был. И зачем?
– Про Демьяныча я вам рассказал.
– А эксперт? Забыл? Демьяныч-то в речке мертвый оказался.
– Напутал эксперт, ошибся.
– Бывает и такое, к сожалению. Так за что ты его?
– Нервы сдали.
– А конкретнее?
– Это личное.
– Догадываюсь. Но ты мне вот что поясни сначала. Помнишь, я тебе носовой платок возвратил?
– Опять тайм-аут берете? Темп сбиваете?
– Да нет, темпом я доволен. Где ты тот платок взял?
– Сам удивляюсь, откуда он у меня в кармане взялся. По виду - это отцовский платок, из мастерской. В краске.
– Отцовский? Не ты его выпачкал?
– Нет. Наверно, я захватил его случайно в мастерской Но хоть убейте, не помню когда! Да чепуха это! Зачем вам?
– Вспомни, когда ты его в первый раз увидел?
– Что за смысл?
– Будет и смысл, если вспомнишь.
– Я наткнулся на этот платок, когда вы с Сосновским пошли наверх, к отцу. С пасечником. Я вышел тогда и, проходя мимо вешалки, достал его из кармана куртки. Но как он попал туда?
– Не помнишь? А потом?
– Потом ничего особенного. Убедился, что он грязный, бросил в хижине. Там вы его подобрали. Вернули.
– И что?
– Опять ничего Где-то валяется.
– Сажу ты им не вытирал?
– Что?!
– Все. Спасибо.
Валерий покачал головой.
– На здоровье. Так о чем вы догадываетесь?
– Разговор у вас с пасечником о Марине Викторовне был?
– Игорь Николаевич!.. Откуда.
– Секрета нет, Валерий Демьяныч говорил мне о ваших отношениях.
– Отношениях? Не было отношений, не было! Ох, мало я его ударил! Куда грязную лапу протянул, а?!
– Любите?
– Называйте так.
– Не ожидал.
– Почему это?
– Говорят, молодежь упростила эти отношения.
– Упростила? Десять тысяч лет никто упростить не смог, а мы на глазах у вас переиграли? Чушь собачья! Подонки треплются. Впрочем, я сам такой был. Пока не обжегся.
– Больно обожглись?
– Хоть кричи... Что делать? Ну, скажите, что делать? Вы же все знаете! А тут воды в рот наберете. И никто не скажет. Не любит она меня. И хорошо это. Если б полюбила, совсем бы запутались. При отце отвратительно, а теперь невозможно. Но не легче ж мне от этого! Крутился, паясничал, как шут гороховый. И все. Ничего больше не было. Да и не могло. Не знаете вы Марину.
– Трудно узнать человека за два дня.
– Может быть, и вообще невозможно. Никогда. До конца. Теперь особенно. Много ли людей сами себя знают?
Думаете, Марина за отца из расчета пошла? Любила она его по-своему, хотя не осознала себя, вот что. Час ее не подошел. А внутренне она человек. И меня поняла, наверняка поняла, что за поведением моим ненормальным, скоморошьим настоящее есть, поняла и то, что нельзя, и меня понять заставила. Как Татьяна, если хотите, если смеяться не будете.
– Не буду.
– Это хорошо. Вы хорошо говорили. Но не упростили мы ничего. Это неважно, что сейчас с девчонкой переспать легко... Смотря с какой опять-таки... Люди людьми остаются, и настоящих полно, хоть и циниками представляемся. А каждый надеется сквозь мишуру свет увидеть, не неоновый, настоящий. Да вы поглядите! Здорово-то как!
Мазин посмотрел туда, куда протянул руку Валерий, и увидел между деревьями взметнувшуюся над ущельем арку. Празднично яркие цвета солнечного спектра, неразъединимо переходя один в другой, перекинулись от хребта к хребту над речкой, лесом, снеговыми пиками, высоко и низко, так что вершина радуги трепетала там, где тянулись самолетные трассы, а основания упирались в видимые простым глазом расщелины.