– Сделайте одолжение.

– Я пойду к себе, - заявил Валерий и вышел в другую дверь.

Мазин подсел к учительнице.

– Как ваш поиск?

– Самолет лежит в трудном месте, но Олег собирается взобраться по скале.

– Нужно ли рисковать?
– спросил Мазин, узнав наконец, как зовут парня в очках. Имя это ему ничего не говорило.

– Нужно, - ответил Олег лаконично.

Демьяныч задерживался. Марина, крутя в тонких пальцах сигарету, поглядывала то на лестницу, откуда должен был появиться Калугин, то на дверь, в которую вышел Валерий. Потом она подошла к этой двери и скрылась за ней. И тут же вернулся пасечник. Он не улыбался, как обычно.

– Михаил Михалычу нехорошо. Где Марина Викторовна?

– Нужно ее позвать, - предложил Сосновский.

– Минуточку. Вы доктор, Игорь Николаевич? Может, посмотрите его...

Мазин бросил недобрый взгляд на Бориса, и они втроем вышли из гостиной. Лестница тянулась вдоль каменной стены. На площадке у двери пасечник остановился.

– Что случилось, Демьяныч?

– Михаил Михалыч скончался.

Это прозвучало негромко и неправдоподобно.

– Умер?!

– Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.

Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты и неподвижны. На чисто выбритом, широкоскулом, очень русском лице застыла неожиданная боль.

Сосновский наклонился.

– Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.

– Как же вы понимаете?
– спросил пасечник.

– Самоубийство?
– Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки.

Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.

– Марина Викторовна!
– попросил Сосновский.
– Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь. Милиция доберется не скоро, и убийца может воспользоваться временем...

– Убийца? Временем? Кто это сделал?

– Мы не знаем. Но преступник недалеко. Может быть, здесь, в доме. Когда прозвучал выстрел?

– Я не слышала выстрела.

– А ты, Демьяныч?

– Не слыхал.

– Что за чушь, - нахмурился Борис Михайлович.
– Марина Викторовна, соберитесь с силами. Присядьте. Вспомните, пожалуйста, когда Михаил Михайлович пошел в мастерскую?

– Сразу, как только потух свет.

– Кто мог подняться сюда за это время?

– Не знаю. Никто. Каждый. Муж не любит свечи. Считает, что они чадят.
– Она еще говорила о погибшем так, будто он был жив.
– Поэтому он сказал: "Свечи не зажигай, я налажу лампу". Мы ждали минут пятнадцать. Потом мне стало неудобно держать людей в темноте, и я зажгла свечи. За это время каждый мог подняться. Но я не верю. Зачем? Зачем?

– Это важный вопрос. Хранил ли Михаил Михайлович в мастерской какие-нибудь ценности?

– Ничего, кроме этюдов.

– Ружье всегда было здесь?

– Оно висело над тахтой.

– Будем считать, что ружье сняли со стены. Что ж нам известно? обратился Сосновский к Мазину и Демьянычу.

Оба промолчали.

– Но никто не стрелял!
– повторила Марина.

– Это требует разъяснений. Боюсь, что искать преступника придется среди гостей. Только человек, хорошо известный Михаилу Михайловичу, мог свободно войти в мастерскую, взять ружье и навести в упор, не вызвав подозрений. Теперь убийца рассчитывает, что Калугин не назовет его имени. Марина Викторовна! Помогите нам лишить его этой уверенности.

– Как?
– спросила Марина, ничего не поняв.

– Вам нужно спуститься и сказать, что Михаил Михайлович жив, но еще не пришел в себя.

– Это невозможно. Скажите сами. Я не смогу.

– Сказать должны вы. А мы посмотрим, как откликнутся гости.

– Хорошо, я попытаюсь.

Мазин и Борис подняли художника с кресла и перенесли на тахту. Жена наблюдала за ними, прижав пальцы к вискам.

– Пойдемте, Марина Викторовна.

Сосновский взял ее под руку. Демьяныч поднял свечу.