Халтурист озадаченно уставился на кобылу и пробормотал несколько слов, которых небрит не понял, хотя имел недурной словарный запас.

– Час от часу не легче, - только и смог разобрать небрит.

– Это же сивая кобыла, - излишне громко разъяснил он.

– Отнюдь, милостивые государи, - молвил мерин, роя копытом землю.
– Вы удостоились лицезреть самца восточноамериканского гигантского единорога.

– Единоутробная двуутробка с воздушным охлаждением, - подтвердила кобыла.

Но художник уже не слушал. Схватив кисть, он начертал (почему-то готическим шрифтом): "Сивая кобыла. Осторожно. Остерегайтесь бреда!"

– О-о-о!
– воскликнул сивый мерин.
– Как шикарно! Последний крик!

Халтурист воззрился на лошадей, и на лице его отчетливо выразилась наивысшая степень омерзения.

– А теперь, милостивые государи и милостивые государыни, благоволите провести некоторое время в покое и уединении, чтобы лучше выявилась игра тончайших оттенков.

Лошади, как ни странно, повиновались.

– Уф!
– сказал халтурист.
– Кажись, отмучился. Ну и работка, доложу я вам, почти как со старым хрычом... прохвессором...

– С каким профессором?
– живо спросил небрит.

– Да с этим... как его... Перитрихий Триптофанович его зовут, будь он неладен!
– и халтурист вновь употребил несколько неизвестных небриту терминов.

– А... что он такого сделал?

– Как это что сделал?!
– спросил халтурист с негодованием столь сильным, что оно не могло не быть наигранным.

– Что сделал, спрашиваете? Этот... негодяй заставил меня бросить портреты!

Совсем!

Художник, казалось, был готов зарыдать. Впрочем, он не заплакал, а, напротив, улыбнулся.

– Представьте себе: заказал мне портрет с секретаршей на фоне телефона. Ну я, как дурак, пишу, а они... Начать с того, что секретарша у него чистая мегера, а уж морда, доложу я вам... Но не в этом дело, - халтурист раскурил трубку.

– Пока я писал, этот старый хрен ухитрился заснуть. И секретарша тоже!

– Ну и что?

– Как это что?! Они так крепко спали, что я не смог их разбудить. Вылил по десять чернильниц на каждого, а они спят! Орал под самым ухом - спят! Пел - все равно спят! А пою я громко...

Художник вынул изо рта трубку, помолчал с минуту и запел: "Не плачь, девчонка!

Пройдут дожди!"

Небрит решил, что именно так, должно быть, ревет самец восточноамериканского гигантского единорога, встретив соперника.

– Не надо, - слабым голосом попросил он.

– Ну вот, а им хоть бы хны. Надо было деньги требовать вперед. Картину я, конечно, забрал: переделаю потом в портрет святого отца с непорочной отроковицей на фоне алтаря и продам какому-нибудь аббату. Вот, - он развернул свиток.

Небрит посмотрел на картину - и не понял, что там нарисовано. Вгляделся внимательнее - и снова ничего не понял. Отошел немного, прищурился, покачал головой - и опять ничегошеньки не понял. Более всего было похоже на заросший водорослями пруд, из которого почему-то росла густая рыжеватосиняя борода, намотанная на что-то серое.

– Все понятно, - сказал Кварк, - только вот телефон-то где?

Гомункулус, как оказалось, не имел ни малейшего представления о современном искусстве.

– Как это где?
– возопил халтурист с неподдельной обидой в голосе. Как где? На фоне телефона они и изображены, как и надо бюрократов писать.

– Понятно, - неуверенно ответил Кварк.

Художник снова раскурил трубку, выпустил несколько особенно густых клубов дыма, и лицо его приняло выражение далеко не удовллетворенное.

– Жрать охота, - сообщил он.
– А денег-то, сами понимаете...

Небрит понимающе кивнул, хотя всю жизнь прекрасно обходился без денег.

– Вы бы не смогли, ребята? А?

И тут небрит осенило.

– У меня-то их нет, но, кажется, я смогу вам помочь.

Халтурист посмотрел на небрита с сомнением.

– Конечно, я не могу ручаться... Тут поблизости обитает один попугай.

Инопланетный.

Художник присвистнул и воззрился на небрита совершенно так же, как незадолго до того - на сивую кобылу.