–  На то они и соседи, - сказал Лопатин о тех соседях по площадке, которые давали Нине и ведро, и тряпку, и еще до войны всегда и все знали, иногда и то, чего не было.

–  Какой у нее вагон?

–  Обыкновенный.

Она горестно покачала головой:

–  Будь я тут, ни за что бы не отпустила ее обратно!

Он ничего не ответил. Хорошо еще, что соседи, а с ними и она не успели узнать о смерти мужа его сестры, а то возник бы разговор еще и на эту, уж вовсе для нее безразличную, но благодарную тему.

–  Ну как она? Как она?
– не дождавшись ответа, спросила Ксения про дочь.
– Мне иногда кажется, она за это время так повзрослела, что я ее не сразу узнаю.

"За это время" значило почти за три года! С июля сорок первого, когда она поспешила отправить ее в эвакуацию вместе со школой и с тех пор больше не видела.

–  Сильно она выросла?

–  Сильно, - сказал он и, посмотрев на Ксению, добавил: - С тебя, даже чуть повыше.

–  А похожа на меня?

–  Чем-то - да, чем-то - нет.

–  Я ей три раза посылала фотографии и каждый раз просила прислать мне свою, она так и не прислала.

–  Может, ей было не так просто там сняться, по все равно - нехорошо с ее стороны. Она мне об этом не говорила. Если б я знал, я бы попросил снять ее у нас в редакции и послал тебе. Не додумался, извини...
– Сказал и вспомнил про взломанную дверь столовой.
– И прости, пожалуйста, что мы тут с ней сокрушили без тебя замок.

–  Чепуха, правильно сделали. Я же, когда приезжала в прошлом году, не знала, что ты окажешься здесь раньше меня и что она к тебе приедет и вы будете тут с нею жить... И вообще я тогда очень многого еще не знала, сказала она с неопределенностью, за которой скрывалось какое-то значение какое, он еще не понял.

–  Как ты себя чувствуешь? Я вижу, ты уже куришь.

–  Уже курю. Воздерживался, но, обнаружив тебя, от волнения закурил. Он поискал на столе глазами пепельницу, которой не было, и, не найдя, примял и погасил в пальцах докуренную до мундштука папиросу.

Она посмотрела на него с недоумением, колеблясь, что означают его слова - иронию или неожиданную для нее откровенность. И села у стола в его кресло:

–  Теперь давай поговорим!

Ему пришлось сесть напротив нее на край тахты, и его сердила непривычность для себя этого места в этой комнате.

–  О чем поговорим?
– спросил он, ожидая, что она сейчас заговорит о том, для чего явилась, - об обмене.

Но она заговорила совсем о другом:

–  Я ужасно рада, что открылся этот второй фронт. Теперь, наверное, все гораздо быстрей кончится, и тебе после такого тяжелого ранения уже не придется никуда ездить.

Спорить еще и с ней - скоро или не скоро теперь все кончится - ему не хотелось, и он сказал только о себе, что почти здоров и ездить на строит ему еще придется.

–  Пятнадцатого сентября тебе будет сорок восемь, - ерзала она.
– А мне говорили, и я это сама знаю по нашему театру, когда у нас брали людей, что предельный возраст для фронта - сорок шесть.

–  Предельный возраст призыва устанавливается для рядового состава, сказал Лопатин, - и притом когда людей берут в армию, а не тогда, когда они уже служат в ней. А кроме того, я хотя и липовый, с точки зрения кадровых военных, но все-таки майор, и на меня твои соображения о возрасте не распространяются. Но возраст есть возраст, ты права, и свои сорок восемь я, разумеется, чувствую.

–  Хотя выглядишь ты неплохо, я рада.
– Она постучала по столу, чтобы не сглазить.

–  Ничего удивительного. Отъелся и отоспался, кроме того, ежедневно моюсь и бреюсь, сегодня тоже.

–  А как спишь?

–  Как всегда, хорошо.

–  А у меня последнее время бессонница.

–  Почему?

–  Слишком многое пришлось бы объяснять, а ты не любишь, когда я рассказываю о себе.

Она ожидала, что он все-таки спросит, но он не спросил. Смотрел на нее и думал, что, может, и не врет про бессонницу. Похудевшая и все это красивая, но, несмотря на все свои прежние замашки, там, внутри, неуверенная. С чего бы это?

–  Ты сказала - давай поговорим. Наверное, это действительно надо, причем нам обоим.

Она вскинула на него свои прекрасные круглые глаза и, как ему показалось, внутренне вздрогнула, может быть, в ожидании чего-то, чего он вовсе не собирался говорить.

–  Начнем с твоего письма, - сказал он.

–  Но хотелось бы начинать с этого, - сказала она.

–  Почему?

–  Люди эти не приехали, обещали и не приехали, обманули меня...

–  Почему же - обманули? Наверно, не спросись артистов, задержали на фронте всю их бригаду. Как-никак все же война.