–  Ладно, - сказал Тихомирнов, когда они сели.
– Я схожу на разведку в деревню, узнаю. Если будете знать название деревни, - со злым спокойствием обратился он к летчику, - это для вас достаточный ориентир, чтоб хоть в Тулу вернуться?

–  Достаточный, - сказал смущенный летчик.

–  Смотрите, а то еще раз сядете - сами ориентироваться пойдете.

–  Я с тобой пойду, - предложил Лопатин.

–  А какой смысл? Узнать название - я и один узнаю, а если увижу немцев, один тоже скорей убегу - как-никак помоложе тебя лет на пятнадцать.

Тихомирнов подтянул пояс на полушубке и взял автомат.

–  Если за час не обернусь - летите не дожидаясь, значит, немцы застукали. А будете ждать - и до вас доберутся.
– Он улыбнулся с трудом, как показалось Лопатину, и, повесив на шею автомат, пошел, увязая в глубоком снегу.

Вернулся Тихомирнов через час с четвертью. Видневшееся вдали село с колокольней называлось Подгорное, летчик сразу же нашел его на карте. До Тулы было всего семьдесят километров, бензину хватало. Жители рассказывали, что утром через деревню прошел отряд немцев, человек сто - половина обмороженных.

–  Сравнительно повезло, - сказал Тихомирнов.
– Могли сесть и хуже. Ничего не поделаешь, вернемся в Тулу.
– И добавил, не заботясь, слышит или не слышит его летчик: - Но люблю растяп. Можно бы попробовать дотянуть и до Калуги, но с этим боюсь!

И ему и Лопатину казалось, что неудачи этого дня уже позади, но не тут-то было. На просеке лежал глубокий снег. Как ни форсировал лет тик мотор, самолет буксовал и не трогался с места. Тнхомирнов ругал себя за то, что не взял из деревни мальчишек, которые просились проводить его до самолета. Промаявшись минут десять, решили выходить из положения: летчик остался в кабине, а Лопатин и Тпхомирнов вылезли и стали раскачивать самолет за крылья. Он двинулся с места, но сразу так быстро, что они не успели вскочить в него. Летчик проехал пятьдесят метров, развернул самолет и снова застрял. Так повторялось раз за разом: если летчик брал с места медленно самолет останавливался и застревал в снегу, а если брал быстро - Лопатин и Тихомирнов не успевали вскочить.

–  Снимем полушубки, - сказал Тихомирнов.
– Попробуем без них.

Они засунули полушубки в кабины и, подперев спинами крылья самолета, стали раскачивать его. На этот раз, когда самолет сдвинулся, они успели догнать его, вскочить на крылья и, уже на взлете, ввалиться в свои кабины. С Лопатина градом лил пот. Он отдышался только у самой Тулы; садились там уже в темноте, едва не напоровшись на телеграфные столбы.

В штабе армии им сказали, что из утренних шести самолетов их вернулся первым. Один свалился на лес, не долетев до аэродрома; летчика и офицера связи повезли в госпиталь. Второй - с корреспондентами - сел на вынужденную, и корреспонденты звонили, что добираются обратно попутными средствами. Об остальных ничего не было известно, очевидно, тоже заблудились в снегопаде и где-то сели... Пока Тихомирнов выяснял все это у адъютанта начальника штаба, в комнату быстро вошел маленький человек в громадном, обсыпанном снегом полушубке. У него было красное лицо и заиндевевшие брови; щурясь от света, он вытирал их багровой обмороженной рукой.

–  Был?
– вставая за своим канцелярским столом, спросил адъютант.

–  Был!
– радостно ответил человек в полушубке.
– Прямо на окраину приземлился, на футбольное ноле. Уже больше полгорода освободили!

–  Значит, поздравляю с Красным Знаменем! У командующего слово твердое, раз был - значит, все!

–  Начальник штаба у себя?
– не отвечая, спросил человек в полушубке.

–  У себя, проходи, - ответил адъютант.

Человек в полушубке, тяжело переступая ногами в заснеженных валенках, скрылся в дверях: кабинета.

Это и был тот самый несгораемый капитан, который снова благополучно вернулся, на этот раз из самой Калуги.

–  Ты иди отдыхай, а мне придется его подождать, - скатал Тихомирнов Лопатину.
– Надо дать в редакцию хоть какую-то телеграмму. Вот черт, добрался все-таки!

Лопатин один вернулся в комнату Тихомирнова, лег на кровать и только теперь почувствовал, что не может ни согнуться, ни разогнуться - кажется, он надорвался, ворочая самолет. В животе была такая боль, словно все кишки, одну за другой, перерезали тупым ножом.

"Ничего себе поездка!" - сердито подумал Лопатин и вдруг пожалел, что не остался в Москве. До сих пор, вспоминая о жене, он думал о своем отъезде без сожаления - будь что будет!
– а сейчас ему опять бессмысленно показалось, что еще что-то можно поправить, хотя он сам не мог бы себе ответить, что поправить, как поправить и, главное, стоит ли поправлять? Он просто-напросто малодушно хотел видеть жену. Вот и все.

Тихомирнов появился через час вдвоем с неожиданно приехавшим из Москвы Гурским. Значит, он все-таки выпросился сюда, под Калугу!

–  П-прибыл в качестве резерва главного командования, - с порога сказал Гурский, протирая платком свои толстые очки.
– Б-буду завтра вместо тебя брать Калугу.

–  Почему вместо меня?

–  А т-тебя вызывает редактор. Как всегда, срочно, немедленно, аллюр т-три креста!

–  А почему?

–  Не знаю. Хотел п-поставить по команде "смирно" и спросить, но потом вспомнил, что он дивизионный комиссар, а я ря-д-довой, необ-бученный, и раздумал.

–  Ты сегодня поедешь?
– спросил Тихомирнов Лопатина.
– Если на его машине, - кивнул он на Гурского, - то она сейчас в гараже. Будет готова через два часа.