–  Я никогда не верил, что Москву возьмут, - горячо сказал Туликов.

–  А они, м-может быть, тоже до п-последней минуты не верили, что Смоленск возьмут...
– сказал Гурский и вздохнул.

И Лопатин, услышав горький вздох этого ядовитого человека, вспомнил свои собственные споры с редактором из-за статьи про Одоев...

–  Чего же вы хотите в конце концов?
– озадаченно спросил Туликов.

–  Я хочу очень п-простой вещи: чтобы вы думали немножко б-болыпе, чем этот стул или стол.
– При этих словах Гурский снова постучал карандашом по столу.

–  Ладно, мне наплевать на все эти ваши шуточки, черт с вами. Ответьте мне прямо на вопрос - почему, например, вы не уехали?

–  Н-не знаю, - пожал плечами Гурский.
– Во-первых, мне редактор сказал как-то очень неопределенно: "Может быть, вы тоже п-поедете в К-казань?" - а я не люблю, когда мне говорят "м-может быть". Во-вторых, тут я с вами согласен, я т-тоже не верил, что немцы возьмут Москву...

–  Вот видите, а другие не верили и бежали. Об этом и речь!

–  Ля, между п-прочим, не знаю, п-почему я не верил, - сказал Гурский. П-просто так, не верил, и все! Хотя шестнадцатого октября в это вполне можно было п-поверить. И я не осуждаю людей, которые п-поверили в это...

–  Напрасно, - сказал Туликов.
– Кто не верил в то, что мы не сдадим Москвы, тот не верил в победу.

–  П-простите, но это не одно и то же.

–  А вы допускаете, что мы бы отдали Москву и все-таки победили?

–  Вп-полне. И могу даже п-привести вам на п-память соответствующую цитату из от-течественной лит-тературы...

–  Только без исторических аналогий, - лежа на кровати, впервые вмешался в разговор Лопатин, знавший, что Гурский историк по образованию, любит блеснуть своей эрудицией.

–  Хорошо, хенде хох!
– кротко улыбнулся Гурский и высоко поднял обе руки.

–  Эх, до чего же вы все умные, - оглядываясь кругом, сказал Туликов. Хотя с ним не спорил никто, кроме Гурского, он понял, что сочувствие не на его стороне.
– А я вот до гробовой доски не прощу тем, кто бежал в октябре. Не прощу, и все тут!

Гурский молча пожал плечами.

–  Какая чепуха, - сказал Лопатин.
– Не забуду! Не прощу! По нашей русской отходчивости и забудем, и простим даже и тем, кому прощать не надо!

В комнату вошел редакционный шофер с вещевым мешком в руках.

–  Куда поставить, товарищ батальонный комиссар?
– обратился он к Тихомирнову и сказал, что паек получен полностью, за исключением подболточной муки.

Гурский, как всегда, был прав - Тихомирнов посылал машину за пайком. Через пять минут Лопатин, покряхтывая, поднялся, простился с товарищами, оделся и вышел к машине.

–  Слушай, д-дружок, - тихо и серьезно сказал ему Гурский, в накинутом на плечи полушубке вышедший проводить его к машине.
– Не обижайся, что я вместо тебя п-приехал. Я, п-правда, сюда еще раньше п-просился, но тогда он отказал. А сегодня вдруг сам вызвал: п-поезжайте заменить! По моим сведениям, у него вч-чера ночью целый час сидела т-твоя жена и закапала ему слезами все сукно на столе. П-по-моему, у тебя там, в семье, дело совсем д-дрянь, поэтому он и п-переиграл: меня сюда, а тебя - вместо меня. И даже велел п-передать, что ты можешь сегодня ночью, не являясь в редакцию, ехать п-прямо домой, к жене. А к нему - только завтра. Это было так неп-похоже на него, что я даже взд-дрогнул! Ты извини, что я каркаю, но я не хотел, чтобы ты являлся к ней домой в состоянии всеобщего и п-полного разоружения. Извини, но я в дружбе человек т-тя-желый...

–  А легких, их пруд пруди!
– сказал Лопатин и, несмотря на то что у него кошки заскребли на сердце, благодарно пожал руку Гурскому.

27

Всю дорогу до Москвы Лопатин пролежал на заднем сиденье машины. Боли в животе не то стали слабее, не то он к ним привык.

"Кажется, ничего особенного, а полежу день, и вовсе пройдет", успокоение подумал он, поднимаясь по лестнице к себе домой.

Дверь открыла Геля, она была одета в халат Ксении и в ватник поверх него. В зубах у нее дымилась свернутая из газеты козья ножка.

–  А где Ксения? Спит?

–  Она улетела.
– При всей неприязненности их отношений с Лопатиным в голосе Гели не было торжества.

–  Ну и черт с ней!
– неожиданно для себя хрипло крикнул Лопатин, швырнул в угол вещевой мешок, прошел в комнату и сел, не раздеваясь, только расстегнув на два крючка полушубок.

Геля опустилась напротив него, продолжая дымить самокруткой. Кажется, она ожидала расспросов.

–  Что смотрите на меня, Ангелина Георгиевна? Считаете, что я расстроен?
– с вызовом спросил Лопатин.

–  Она изменяла вам раньше и изменяет сейчас, - необычно тихим голосом сказала Геля, отвернувшись от Лопатина и глядя куда-то в угол.
– А вы...

–  А я знаю все это не хуже вас, - инстинктивно и мгновенно солгал он, защищаясь от подробностей. Всего он не знал, хотя догадывался, но сейчас ему показалось, что он всегда и все знал. Впрочем, теперь это уже не имело того значения, какое имело бы еще вчера. По крайней мере, так он считал в ту минуту.

–  Согрейте мне чаю, и, если он будет крепкий и быстро, обещаю не обижать вас сегодня, честное слово.