–  Ел, - сказал Лопатин.
– Я здесь до войны бывал... Но тем большим удовольствием...

Он подцепил на вилку большой кусок, густо посолил и с наслаждением почувствовал знакомый свежий солоноватый вкус этой хрустевшей на зубах маргеланской редьки. Десять лет назад он ел ее здесь впервые, после весеннего плова с молодым урюком. Была весна, но день был жаркий; сидели над арыком, отыскав такое место, где продувало, - "нашли ветерок", как говорят узбеки. И рядом сидел и хрупал этой редькой Вячеслав, тогда счастливый, а теперь несчастный.

–  Вообще-то она у меня беспризорница, - сказал режиссер про свою маленькую жену, после того как дружно съели всю редьку и всю картошку и Лопатин, не кривя душой, похвалил хозяйку.
– Вынул ее из когда и женился. Помните, асфальтовые котлы, в которых они тогда в Москве, в начале нэпа, любили греться. Вот в таком котле и нашел ее, грязную, как чумичка, когда делал политпросветскую короткометражку о беспризорниках. Потом помыли, как в "Путевке в жизнь", и кое-как уговорили на детдом. А через восемь лет встретил эту барышню на Москве-реке - искал типаж для несостоявшейся картины из жизни спорта, - а она при стечении публики прыгала с вышки в воду и, представьте себе, вылезла и узнала меня. И тут же в три дня, не долго думая, женила на себе. Женька, не толкайся, как беспризорница.

–  Совершенно нечаянно тебя толкнула, - сказала маленькая женщина и чуть-чуть улыбнулась уголками рта.

–  Сначала подумал, что сниматься хочет, для этого и замуж за меня пошла. Нет, смотрю: год живем - не просит снимать ее, два года живем - не просит, нарушает все традиции нашего советского кино. Даже перед своими товарищами режиссерами стало неудобно...

–  Никогда не мечтала о кино, - сказала женщина, которую он называл Женькой.
– На велосипеде гоняла, пловчихой была. Одно время даже о цирке, об акробатике думала. А в кино снялась только раз - и то со спины. Вместо его актрисы с обрыва в холодную воду прыгала!

–  А где вы сейчас работаете?
– спросил Лопатин. Что-то в этой женщине не позволяло думать, что она может сейчас не работать.

–  В Наркомпросе. Я физкультурный техникум кончила. До войны преподавала физкультуру в школе, с перерывом на год.
– Она кивнула на сына.
– А здесь совсем другим занимаюсь. Тут, на вокзале, есть эвакопункт для детей - мы их там обрабатываем, распределяем и в детские дома передаем или в семьи. И вас, между прочим, видела. Вы с этим длинным поэтом московским и еще с каким-то военным шли через вокзал вчера ночью. Обратила внимание на ваш белый полушубок, - улыбнулась она. И кивнула на мужа.
– Очень хочу для него такой достать.

–  Неужели и сейчас еще так много детей, что вы там и днем и ночью дежурите?
– спросил Лопатин.

–  Все еще много, - сказала она.
– Там на фронте, наступают, а дети все еще сюда едут. Им уже направление дано - они и едут! В первое время за Ромку боялась, - снова кивнула она на сына, - как бы чего не затащить... Такая пропахшая всеми дезинфекциями домой к ним приходила, что они от меня шарахались! А вообще, мне эта работа по душе. Может, оттого, что сама когда-то беспризорницей была... Он ведь не шутит, - улыбнулась она мужу, все это правда, что из котла. А что я полтавчанка - шутит!
– сказала она после коротенькой паузы и с каким-то другим, новым выражением лица.
– У него почему-то как мазанки, так Полтава! Я из-под Белгорода, папа и мама умерли от тифа, младшего брата соседи на время взяли, а я поехала на поезде к тетке, а тетки нет, умерла! Поехала обратно и сама заболела тифом... Слава богу, сейчас сразу гасим каждую вспышку. А то при такой огромной эвакуации даже страшно представить...

–  Ну-ну, чего ты? Брось расстраиваться, - сказал режиссер, так опасливо и нежно погладив жену по плечам, что Лопатин подумал: наверно, ей солоно приходится там, на работе.
– Расскажите-ка лучше вы нашему Ромке, за что орден получили. Все равно заставит у вас спросить.

Лопатин покосился на сидевшего рядом мальчика. Пока говорила мать, он не слушал. Доев картошку, сидел за столом и читал учебник. Как видно, в этой маленькой комнатке, где жили так тесно друг к другу, каждый привык заниматься своим делом, не мешая другим.

Лопатин задумался: как покороче ответить? Тогда, прошлой зимой, чего только не было в реляции редактора - представляя по совокупности, вспомнил чуть ли не все поездки на фронт...

–  Наградили за то, что на подводной лодке плавал, - сказал Лопатин.

–  Долго?
– спросил мальчик.

–  Двадцать дней.

–  И много потопили?

–  Ничего не потопили, - сказал Лопатин.
– Мы не для этого ходили, а мины ставили в неприятельских водах. В два порта зашли под водой, мины там поставили и вернулись.

–  И так ничего и не потопили?
– снова спросил мальчик.

–  Так ничего и не потопили.

–  Наш Ромка счет только на боевые награды ведет - прямой и ясный, сказал режиссер.
– Я по этому счету, раз сижу Ташкенте, человек безнадежный. Мой старший брат, дядя Боря, хотя военная профессия у него, по мнению Ромки, плевая - художник в маскировочной роте, все же имеет медаль "За боевые заслуги". А младший брат матери, дядя Лева - человек в нашей семье самый выдающийся, недавно прислал письмо, что орден Красного Знамени заработал, как у вас! Танкист! Начал войну водителем, а теперь командир взвода. До войны был такой оторва, что дальше некуда. В башке ничего, кроме мечты иметь свою машину. Бросил вуз, законтрактовался на Север, к черту на кулички, за длинные рубли, привез их, меня выдоил, в долги залез, на двух работах вкалывал - механиком в гараже и на частной службе, через день возил академика, верней, его жену, и все-таки перед самой войной купил себе "форда". Старый, конечно. Отремонтировал, педелю покрасовался за рулем и пошел на войну. А теперь, с Ромкиной точки зрения, образец для подражания. Да так оно и есть на нынешний день!