– Пустое дело, - заметил мужик.
– А деньги все-таки взял?

– Денег я ему два целковых еще в тот раз дала да полштофа водки. Ну, на чаю тоже пропоила с целковый; да вот теперь пошла, целковый рубль дала.

– Гм! Да. Эти писаря тоже ловко вашу сестру обчищают. Эх, сирота ты, сирота! Погляжу я на тебя. Сиротское самое твое счастие, - заключил мужик и задумался. Баба тоже задумалась.

Спустя много времени мужик тронул бабу пальцем и заговорил.

– Я тебе про себя расскажу, как меня эти писаря подвели. Нну! Надоумил меня тоже эдакий добрый человек вольную выправлять. А ты садись плотней! Вот. Что ж ты крендели-то не ешь? Ну и надоумь он меня, человек-то этот. "Вольный, говорит, будешь; в купцы выписаться можно".
– "Вре?" - "Да пра", говорит. Ну, хорошо. Писарек тут один мне и подвернись. "Я, говорит, берусь. Пятнадцать целковых денег". Думал, думал, эх, в рот, мол, те, - пиши! Написал. И то он мне, а тебе скажу, написал, что меня за это за его письмо драли, драли... Может, целковых на три об меня хворосту одного обломали; да год в остроге высидел. Так вот они, писаря-то. И гляди на них.

Приехали в какую-то деревню ночевать. Остановились у одной избы. Мужик постучал в окно. Впустили. Хозяева только было сбирались ложиться. Баба вошла в избу, а мужик пошел отпрягать лошадь. Сам хозяин еще не ворочался с поля.

В избе было душно, мухи жужжали и лезли в лицо. На печи охала старуха; а вся семья была в клети. Хозяйка вошла в избу и, доставая из рукава блоху, спросила:

– Огурцы хлебать станете, что ли?

– Я не стану, - отвечала баба.

– Ну, а коли ложиться, ложитесь. Ты небось, молодка, с хозяином с своим?

В это время вошел мужик с мешком и с лукошком.

– Ну, вот, лошадке кормецу засыпал, незомь 2 пожует, - говорил он про себя.
– Что у вас, хозяйка, в печи-то припасено что, ай нет?

– Мы ноне не топили, - отвечала хозяйка.

– Ну, ничего. мне только бы кваску испить. Господи бослови!
– говорил он, зачерпнув ковшик.
– Над, - до квасу-то я дорвался. Рыба эта, неладно ей будь, рыба-то уж очень в кабаке... ржавая. Обопьешься. Квас, должно, молодой?

– Молодой, не устоялся.

– То-то, не кисел. Ну-кось, еще ковшичек зачерпнуть. Не кисел. О мать пресвята богородица! С соленого-то пьется.

– Я бай, вместе стелиться станете?
– зевая, спросила хозяйка.

– Кто? Мы-то, что ли? Нет, мать, мы врозь. Мы ноне с ней, я тебе скажу, вот как: чтобы ни отнюдь. Говеем.

Хозяйка не поняла и, улыбаясь, спросила:

– Что ж так?

– А так; потому спасаться хотим. Вот что.

– Чудно, - сказала хозяйка и покачала головой.
– Нешто вы...

– Да ну вас совсем!
– вдруг отозвалась с печи старуха.
– Греховодники! Ты и рада, девка, язык-то чесать, - заворчала она на хозяйку.

– Что мне радоваться?
– ответила хозяйка.

– Постыдились бы хоть крошечку. Завтра праздник.

– А ты, старушка, помалчивай, - сказал мужик.
– Лежи знай!

– Я лежу, голубчик, лежу.

– Ну и слава богу, коли лежишь. И мы ляжем, Анисья, ты в сенях, что ли?

– Я в сенях.

– Ну, а я пойду на двор. Коня напоим. Хозяйка, где тут бадья-то у вас? Ты у меня, Анисья, смотри, чтоб спать. Больней старайся спать. Завтра раньше вставать, - говорил он, уходя из избы.

Ночью звезды светили на дворе. В клети слышно было торопливое детское дыхание, и старуха в избе возилась и охала вплоть до самого утра.

Баба вскочила ни свет ни заря и собралась было уходить. Мужик проснулся, глядит, баба отворяет калитку.

– Куда ты?

– Да нет, уж я пойду.

– Ах ты, оглашенная! Что мне с тобой делать? Куда тебя несет этакую рань?

– Да по холодку-то лучше.

– Не ходи, говорят. Вместе поедем.

Баба осталась.

Солнышко взошло - поехали дальше.

Около полудня увидали большое село на пригорке, с деревянной церковью и садами, спускавшимися к речке.

– Вот они, Борки!
– сказал мужик, указывая хворостиной на село.

Баба молча пристально глядела вперед.

– Народ тоже со всячинкой, - продолжал мужик, как будто рассматривая что-то впереди.
– Хвалить нельзя. Первые кулаки в свете. Всю поселенную изойдешь, таких еще не найти. Тоже торговлю у себя имеют, а хлеба нет. Больше насчет лошадей стараются. Ноне гуляют праздник. Что ж им? Дело ихо базарное. Кабак-то вот он!

Немного не доезжая до села, мужик остановил лошадь; баба слезла.

– Ну, теперь с богом, - сказал мужик.
– Дай бог!

Баба подвязала котомку и собралась было идти. Мужик стал что-то поправлять колесо и, заглядывая под телегу, сказал:

– А косушечку с тебя бы нужно за провоз, для праздника.

Баба вернулась.

– Садись, я тебя до кабака довезу, так и быть. что с тобой делать? Но!
– закричал он на свою лошадь.
– Эх, молодость! Гляди, как запалим.

Телега живо подлетела к кабаку и остановилась у крыльца. Тут уже народу толпилось довольно. Одни сидели на завалинке, другие стояли, запустив руки в карманы, и смотрели на улицу.