Отставной солдат в ситцевом нагруднике погромыхивал на гармонии.

– Эка, братцы мои, житье-то у вас!
– говорил мужик, слезая с телеги.

– У нас, брат, житье, - отвечали мужики, куря трубки.

II

После обеда народ гулял на селе; в разных местах собирались кучки; в проулках между дворов бабы песни играли. Мужики всё больше жались к кабаку. Тут на площадке орлянка шла отчаянная.

Приезжая баба, Анисья, ходила по дворам и все спрашивала:

– Нет ли тут девочки такой, Прасковьей звать?

– Какой девочки?
– спрашивали ее бабы.

– Так, вут эдакинькая; четвертый годочек. В шпитонки взята.

– Нет, что-то нет такой, - отвечали бабы.

– Тебе шпитонку, что ли?

– Да.

– А вот у Сёмушкиных взята девочка.

– Что ты зря-то болтаешь?

У Сёмушкиных. Тое замуж скоро отдавать.

– Ну, к что ж? Не век же ей в девках сидеть?

– Да ты слышишь, махонькую нужно.

– Мало б ты что захотела. Где ж ее взять, коли нет? Ты бы родила да и дала ей, коли уж ты добра очень.

– Что ты меня-то родить посылаешь? Вперед на свой хвост оглянись.

– Мне глядеть нечего. Узоры не велики.

– Вот то-то и есть.

– Ты, милая, ворожишь, что ли?

– Нет, я не ворожу. Мне было вот девочку.

– О! А мы думали, ты ворожишь. На что ж тебе девочку?

– Дочка она мне.

– Дочка?

– Да, беленькая такая. Паранюшка.

– Нет, не знаю. Вон девочка шпитонка бегает, кургузая-то, вон! Подол на голову задрала. Ах ты подлая! Акуль! Акулька-а!

– Народят робятищев да и раскидают по чужим дворам, - ворчала старуха, сидя у ворот.
– Ходют! Шлёнды московские; право. Взяла бы вас из поганого ружья застрелила. Суки!

На лужайке, против церкви, сидели бабы в красных рубашках. Одна говорила:

– Лежу я, девка, так-то и думаю: как бы мне не проспать! А сон это меня схватит, схватит да как ударит; я и вскочу. А ночь темная-растемная. забылась я чуточку и вижу, быдто я хлебы в печку сажаю. Хлебы такие белые. Матушка быдто стоит эдак подпершись. "Какие, говорит, у нас хлебы-то удались, ровно как пшеничные". А я тороплюсь, сажаю. Как бы дух-от из печки не вышел, боюсь до смерти. Вдруг откуда ни возьмись свинья, пестрая да большущая, схватила один хлеб и убегла. я за ней: ах-ах-ах, ах-ах-ах, все бегу, все бегу, никак не догоню. И уж сама себя не помню, полем все каким-то бегу да все спотыкаюсь; кочки тут какие-то, ямы нарыты. А свинья эта обернулась ко мне и говорит: нет тебе ничего! посмотрела я на нее, а она страшная-расстрашная; зубы у ней вот эдакие... Я так вся и затряслась... Батюшки мои! Да как закричу и проснулась. А хозяин меня в бок толкает. Что ты, дура, орешь? Я бабке сказываю, она говорит: это кто-нибудь из родни помрет.

– А я вот, - говорила другая баба, - третью ночь все свекра-покойника свово вижу. Вижу, быдто мету я избу, а он, покойник, царство небесное, все меня сзади хватает. Я оглянусь, что, мол, ты, батюшка? А он мне: ничего, говорит, мети, мети знай!

– Да чтой-то, бабы, никак эта приезжая-то сюда идет?

– И то, никак сюда.

– Ну, что, голубка, не нашла девочку-то?

– Нет, все не найду.

– А ты бы к ворожее сходила. У нас тут недалеко старушка живет. Она бы тебе погадала.

– Да уж ходила я к ним: обещали верно, а все нет. И у Сергия-то чудотворца два раз была.

– Ты бы в правление еще сходила, - что писарь скажет. Пойдем, я тебя сведу, - вызвалась одна баба.

Пошли.

– У нас тоже, я тебе скажу, - говорила провожатая, - сладость-то не бознать какая. Девять душ! Шутка? Ребята мораются. Одних рубах не напасесси. Посто-кась, мы у мужиков спросим.

Мужики стояли кучей между кабаком и волостным правлением. Разговор у них был следующий:

– Что ж, известно, наше дело такое.

– Чт и говорить.

– Нет, вы, братцы, солдата спросите, он-то чт тут?

– Я чт?
– спрашивал солдат.

– Да; ты-то чт?

Солдат подбоченился, наморщил брови и спросил:

– За Дунаем был?

– Нет, не был.

– Ну, стало быть, нечего мне с тобой и толковать.

Один пьяный мужик стоял среди улицы и, кланяясь другому, говорил:

– Вы наши отцы, а мы ваши дети. Отец милосердай!

А другой посмотрел на баб и сказал:

– Эти что, поганки-то, ходют здесь?

– Я милосерд, - закричал пьяный мужик.

– Брысь вы, шилохвостые!

На крыльце волостного правления тоже сидели мужики. Бабы подошли к ним.

– Степан Егорыч где?
– спросила провожатая.

– А тебе на что?

– Да вот этой молодке нужно насчет девочки.

– Небось пьяный лежит Степан Егорыч-то ваш, а то у старшине.

– Тебе, тетка, девочку?
– спросил кузнец.

– Да; дочку было.

– Скоро нужно?

Баба обрадовалась.

– Да поскорей-то бы лучше. Очень уж я...