Слепцов, В.А.
Питомка
(Деревенские сцены)
I
По крутому краю большого глинистого оврага пролегала полевая дорога с сухими, жесткими колеями; то спускаясь в овраг, то цепляясь по самому гребню косогора. В овраге кое-где рос кустарник, кое-где стояли желтые лужицы, над которыми роились столбы мелких мошек. Солнце садилось, в побуревшей ржи свистели перепела.
Шла проселком молодая баба с котомкою за спиной. На бабе было старое ситцевое платье, мужские опорки на босу ногу и белый платок на голове. Шла она скоро, помахивая палочкой; иногда останавливалась, поправляла котомку, оглядывалась кругом и опять шла, мерно покачиваясь из стороны в сторону, уставив глаза куда-то вдаль. А вдали виден был все тот же овраг с порыжевшим бурьяном да пестрые полосы спеющих хлебов.
Вдруг позади загремела телега. В телеге сидел мужик. Баба свернула с дороги в сторону и, не оглядываясь, пошла поскорей. Мужик, поравнявшись с бабою, приостановил лошадь и сказал:
– Путь-дорога! Куда бог несет?
Баба поклонилась и, не глядя на мужика, молча шла стороной.
Мужик посмотрел на нее, тряхнул шапкой и сказал:
– Эй, ты! Тетка! Слышь, что ль?
Баба все шла и молчала.
Мужик посмотрел, посмотрел, покачал головой, сказал про себя "глухая" и вдруг замахал руками, крича бабе:
– Ай ты глухая?
Баба остановилась и сказала:
– Чего тебе?
– Здравствуй!
– Здравствуй!
– Что ж ты не откликаешься? Видишь, - человек.
Баба недоверчиво глядела то на мужика, то на его лошадь.
– Садись, подвезу, - сказал мужик.
Баба не решалась.
– Садись, говорят. дура!
Баба подумала, подумала и села.
– Ну, вот, - сказал мужик, - Сиди! Соль тут у меня в мешке.
Баба подобрала подол и положила руку на мешок.
Поехали.
Немного помолчав, мужик спросил:
– Ладно что ли?
– Ладно, - потихоньку ответила баба.
– То-то. А не хотела. Богу молиться ходила?
– опять спросил он ее.
– Нет. Я вот... Деревня такая есть... У меня прописана...
– и баба полезла было к себе за пазуху; однако ничего оттуда не достала, а только почесала под мышкой и прибавила:
– Бердяева деревня...
– Какое Бердяево?
– Бердяева... аль Гордеева. да, Гордеева.
– Где ж это такое? Не слыхать что-то по здешней стороне такой деревни. Кое же это место?
– А я не знаю.
Мужик обернулся к бабе лицом и в недоумении спросил:
– Ты сама-то чья?
– Я дальная.
– Дальная. Зачем же ты идешь?
– А вот... Девочка у меня тут отдана... В шпитонках. Повидать девочку-то бы мне.
– А-а! Да, да. Так ты деревню ту и не знаешь?
– То-то не знаю. И спросить-то как, тоже не знаю.
– Ну, так. Сама-то из Серпухова будешь?
– Из Москвы.
– Московская. Да. Тоже не ближний свет. Да, да, - в раздумье говорил мужик и еще немного погодя спросил: - Велика девочка-то?
– Нет, махонькая.
– Ну, ничего, - сказал мужик.
– Даст бог, найдешь. Сиди! Ишь ноги-то у те!
Баба посмотрела на свои тощие, загорелые ноги, неподвижно вытянутые вперед, и прикрыла их платьем. Мужик задергал вожжами и замахал хворостиной. Лошадь побежала шибче, звонко стуча своими нековаными копытами по сухой дороге. Баба затряслась на мешке и молча посматривала по сторонам. Солнце между тем уже село, и в поле поднялся ветерок. Впереди показались избы; дорога завернула куда-то в сторону, пошла межами и совсем затерялась во ржи. Мужик, прислонившись к передку и свесив руку, задумчиво постегивал хворостиной придорожные травки и затянул было песню. Проехали так еще с версту.
– Как деревню-то сказывали тебе?
– спросил он у бабы.
– Мм... Мокей... Мокеева...
– Ну, вот мы здесь спросим. Тут у меня приятель есть такой... А! Настоящий купец. Ну, только и ёрник 1 же!
Стали подъезжать к деревне. Дорога легла позади дворов, мимо гумен, потом пошла конопляниками и вывела в переулок, к кабаку. Деревня была плохенькая - домов двадцать. Некоторые только еще строились после пожара и стояли без крыш. От новых срубов пахло смолой и дымом. На улице народу совсем не было; только на краю деревни три девчонки сидели на завалинке и, поджав под себя ноги, визжали во всю мочь:
Шел из Питера штафет.
Присылал милой газет.
Я газетик полуцяла,
С издавольствием цитала...
Мужик остановил лошадь у кабака и спросил:
– Ты станешь, что ли?
Баба замотала головой и ответила:
– Нет, я не стану. Я посижу.
– О? А то пойдем! Что ж? Ничего. Ведь озябнешь. Еще пять верст до ночлега.
– Нет, я не озябну.
– О? Ну так сиди же, смотри. Я сейчас.
Мужик вошел в кабак и, высунувшись из окна, крикнул бабе:
– А то огурчика? Вынести, что ль?