* * *

Вот так началась новая деятельность Алексея Алексеевича Каштанова. Еще за несколько дней до этих событий такая драка никоим образом не касалась бы его - мало ли драк на Семи ветрах? А теперь он сидел с Володей Фокиным и^ мучительно старался понять, что произошло, почему, и что он, старший воспитатель, должен делать, чтобы это никогда больше не повторилось.

– А если бы ты его убил?
– спрашивал Каштанов Фокина.
– Чуть правее пришелся бы удар или чуть левее - и всё... Ты когда бил - ты не боялся смерти человека?

– Я об этом не думал.

– Значит, на боялся...

– В жизни все опасно, Алексей Алексеевич.
– Фокин сложил ладони шалашиком и говорил спокойно, будто они рассуждают вообще. Такой интересный философский разговор.
– Если бы Медведев ударил первый, то я бы не встал. Сейчас я бы в больнице был, а вы Медведева расспрашивали бы.

– Значит, по-твоему, все на твоем месте поступили бы так же?

– Разумеется.

"Каким их словам научили: "разумеется", - подумал Каштанов. Культурные люди! Тонкие акварели рисует!

Осенний воздух передать может! Талант!"

– И вообще, Алексей Алексеевич, кто-то бьет, а когото бьют. Вчера я бил, сегодня меня бить будут - какая же разница?

Каштанов слушал Фокина не перебивая, и ему казалось, что тот раздваивается у него на глазах, расслаивается на умного, спокойного, культурного, вежливого, тонкого человека - и на бешеного зверя с беспощадными кулаками и бесчеловечной философией. Но кто жз перед ним? С кем ему, Каштанову, сражаться? Вэдь на самом-то деле он не может отделить в Фокине одно от другого, как сливки в сепараторе, на самом-то деле перед пим один человек, которому нет оправдания, нет!

– Ты по-прежнему считаешь себя правым?
– спросил Каштанов.

– Нет, не считаю. Прав тот, кто не попадается, а я попался.

– Да-а, - только и мог выговорить Каштанов. Жесткая логика! Круговая оборона! Слова тут бесполезны, никаким доводом его не прошибешь.

Так Каштанов с самого начала своей новой работы испытал то чувство, которое надолго, на многие дни станет теперь главным его чувством: бессилие... Он взялся за работу, с которой не может справиться! "Если бы сейчас на гюем месте была бы Наталья Михайловна, - думал Каштанов, - она бы накричала на Фокина, наорала, может быть, даже шлепнула бы его в сердцах - и на том успокоилась бы, и он, Фокин, успокоился бы. Все вылили бы свой гнев, все накричались бы, наплакались - и получилось бы какоз-то продвижение. Но я не могу кричать и плакать и не могу удовлетвориться видимостью продвижения. Мне нужен Фокин, живой Володя Фокин, лучший Володя Фокин, художник Володя Фокин... А он, сколько ни кричи и ни плачь, остается зверем, и неизвестно, кого и в каких обстоятельствах он завтра вот так же собьет неожиданным ударом".

– Что теперь будет со мной?
– спросил Фокин.

– Собрание решит.

– Собрание?
– Фокин поморщился и посмотрел на Каштанова с некоторым сожалением. Взрослый, серьезный, умный человек - и будет устраивать это детское собрание!

Каштанову стало нехорошо от этого взгляда, словно его уличили в неправде. Он и сам знал, что собранием делу не поможешь, что получится только видимость разрешения и продвижения, - ну точно так, как если бы Фролова покричала на Фокина.

И тут Каштанов с удивлением понял, что, хотя он прэжда не занимался воспитанием и по возможности отказывался от работы классного руководителя, он все пятнадцать лет, что он в школе, все эти годы он постоянно думает именно о воспитании и ни о чем другом и что у него есть совершенно четкие представления о том, что же в школьном воспитании делается неправильно. Что неправильно - он знал. А что правильно? А что правильно - он узнает!

Пока что Каштанов настоял на том, чтобы никто из старших на собрании не был: пусть разбираются сами.

Елена Васильевна была вообще против всяких собраний.

– А если они сплотятся? Он мстил - и мы отомстим?
– говорила она. Имеем ли мы право доверять суд над товарищем его же товарищам? Даже в народном суде таким судьям дали бы отводКаштанов возражал:

– А если не было бы собрания, разве ребята не судили бы Фокина?

– Судили бы, - отвечала Елена Васильевна.
– Но без права распоряжаться его судьбой. Нельзя давать подросткам власть над судьбой товарища.

Фроловой было непонятно, о чем они спорят, о чем тут вообще можно спорить:

– Вырастут - сколько раз придется им выступать на таких собраниях? Пусть учатся!

Только тут Каштанов подумал, что, пожалуй, жена его права. Идея учиться на Фокине, на его судьбе ему не понравилась.

– Учиться на товарище?
– горячо воскликнула Каштанова.
– Что-то я не слышала, чтобы студентам-медикам доверяли сложные операции! Или студентам-юристам - судить!

Фролова пожала плечами:

– Это же коллективное воспитание, как вы не понимаете? Это же основа основ!

Каштанов, сначала споривший с Еленой Васильевной, теперь был на ее стороне.

– Вот именно, что коллективное воспитание, - сказал он.
– Именно основа основ. Но какое мы имеем право применять методы коллективного воспитания там, где никакого коллектива нет?

– Так что же делать? Что вы предлагаете?
– спросила Фролова, немного сердясь.

– Не знаю, - сказал Каштанов.
– Во всяком случае, пусть проводят собрание сами, пусть говорят без оглядки иа учителей.