– Ну что, девочка?
– сказал он, дососав таблетку, Нюне.
– Что ты так на меня смотришь?

Но голос его вдруг стал писклявым, и он начал как бы оседать на глазах у Нюни и Бабоныки.

– Моу дьо!
– сказала красиво и непонятно Матильда Васильевна и прижала руки ко рту, глядя, как Людвиг Иванович превращается в лилипута.

– А я знаю!
– крикнула Нюня и, выхватив вторую таблетку из коробка, в один миг проглотила ее.

– Нюня, не смей!
– Бабоныко в ужасе сжала руки.

– Я скоро!
– заверещала уменьшающаяся Нюня.

– Подожди, я с тобой!
– крикнула Бабоныко и схватила последнюю в коробке таблетку.

Часть вторая

Глава 21

Сбор у ножки стола

Бабушка Тихая, в которой было теперь каких-нибудь полсантиметра роста, сидела у подножия гигантской башни. Не сразу Нюня сообразила, что эта башня ножка Фиминого стола.

– Ну, наконец-то, - проворчала Тихая, когда Людвиг Иванович, Нюня и Бабоныко, такие же крошечные, оказались перед ней.

– Тюнь! Так вот вы где!
– сказал Людвиг Иванович, но без особого удивления.
– Итак, одну мы уже нашли. Теперь не потерять бы всех разом!

– О, вы так мило каламбурите!
– кокетливым голосом воскликнула Матильда Васильевна, которая первым делом проверила, не растрепалась ли она во время уменьшения.

А Людвиг Иванович пробормотал:

Каламбура, каламбури, каламбурия,

Спасти нас может лишь мимикрия.

И Нюня подумала: "Как это удивительно! Мы уменьшились в... наверное, в тысячу раз, а остались точно такими же: бабушка говорит старинные глупости, дядя Люда шутит и сочиняет, а Тихая все такая же сердитая".

– Как вы-то добрались до Фиминых таблеток?
– спросил у Тихой Людвиг Иванович.

– А я знаю!..
– крикнула Нюня и осеклась, подумав, что она и сама не очень-то изменилась.

– Что же на этот раз знает "падмузель"?
– Людвиг Иванович спрашивал и говорил, как обычно, но вид у него был рассеянный: может, он о чем-то думал, а может, не мог привыкнуть к тому, что такой маленький.

– Ничего особенного, - застеснялась Нюня.
– Бабушка Тихая любит сладкое, вот и стащила Фимину таблетку.

– Очень мило! Вы сделали то, что никому, кроме меня, и уж никак всем нам вместе делать не следовало. Бабушка Тихая из любви к сладкому, а Нюня и Бабоныко вообще неизвестно зачем - не пищи, Нюня!
– выпили Фимины уменьшительные таблетки, и теперь никто и не знает, где мы.

Сначала Нюня даже боялась глядеть вокруг себя, но тут осмелилась и огляделась. Перед ней простиралось огромное поле, пересеченное канавами. Поле было красно-бурого цвета, неровное, волнистое и все-таки удивительно мертвенное. "Это же... пол", - сообразила Нюня. И оттого, что маленькая Фимина комната превратилась в такое огромное унылое пространство, Нюне стало прямо тошно. Тогда она перевела глаза на башню - ножку стола - и стала задирать голову, чтобы увидеть, где же эта "ножка" кончается. Ужас! Это была небоскребная башня, и над ней нависала громадная крыша, а по низу этой крыши высоко-высоко, спиной вниз!
– быстро цепляясь шестью неестественно вывернутыми ногами за неровности, ловко пробиралось то самое чудище, которое они видели этой ночью мертвым на пустыре!

– Динозавр!
– крикнула в ужасе Бабоныко, которая тоже смотрела вверх.

– Скорее уж... мурозавр, - откликнутся Людвиг Иванович.
– Даже не мурозавр, а обыкновенный...

– А я знаю!
– закричала Нюня. В эту минуту она уже действительно знала, что чудища там, на пустыре, и здесь, на крышке стола, - обыкновенные муравьи.

Но не успела она все это хорошенько обдумать, как дунул сильный ветер, бабушка Тихая вдруг вскочила и бросилась к ближней канаве (только потом Нюня сообразила, что это щель в полу). Под ногами все заколебалось, затряслось, что-то огромное и страшное надвигалось на них. Нюня схватила Бабоныку за руку и побежала вслед за Тихой. Подталкивая и прикрывая их, за ними спешил Людвиг Иванович. Добежав, Нюня увидела в канаве земляной уступ, на котором ничком ("как в кино про войну") лежала бабушка Тихая. Сзади прогрохотало, и они попрыгали в канаву и растянулись на земляном уступе рядом с Тихой. Деревянная стенка возле них оглушительно завизжала и затрещала, и света над ними не стало. Потом вдруг снова сделалось светло, и невнятный прерывистый гул отдалился.

– Ехвимкина мать шастаеть, - сказала бабушка Тихая, поднимаясь с земли и отряхивая юбку.

– Э-то Фи-ми-на ма-ма?
– Нюне так часто приходилось теперь удивляться, что она даже радоваться этому не успевала.

Между тем Людвиг Иванович, о чем-то задумавшись, сидел на краю уступа в том месте, где трещина уходила вглубь. Потом вскочил и направился к ножке стола, еще подумал секунды две и решительно зашагал по неровному полю, приглядываясь к тем канавам, которые для больших людей были просто трещинами в полу.

– "Третья щель от левой ножки стола", да?
– догадалась Нюня.

Теперь вид у Людвига Ивановича был не столько озабоченный, сколько довольный, хотя напевал он очень мрачные стихи:

Наше положение,

скажу без утешения;

нисколько не бле-стя-ще-е.

Мое такое мнение,

что это уменьшение

несчастье настоя-ще-е!

– Людвиг Иванович! Дядя Люда! А еще что это такое: "зекн сио ахкоп" и дальше?

– Ну это-то как раз проще простого. Это значит: "Когда все будет готово, выпить таблетку".