Между тем проход стал совсем узким. Для того чтобы пропустить муравья, путешественники вжимались в стену. Особенно трудно им приходилось, когда встречались муравьи, тащившие что-нибудь крупное - гусеницу или жука какого-нибудь. Муравьи по пути расширяли проход или протискивали свою ношу волоком, и путешественникам не оставалось ничего иного, как убегать в боковые ходы, искать ниши. А потом возвращаться, чтобы не потерять Фимкины отметки. Хорошо еще, что эти узенькие лазы были недлинные и перемежались муравьиными камерами, которые, к сожалению, редко бывали пустыми. Группами, по двое, по трое и больше, в них копошились муравьи.

– В глазах рябит!
– жаловалась Бабоныко.

– Опосля смерти и твоему безделью конец прийдеть, в царствии небесном бог тебе работу найдеть!
– пригрозила ей Тихая.

Они как раз пробрались через особенно узкий лаз, и Людвиг Иванович посадил их отдохнуть, пока разведывал дорогу дальше.

– Какая ж в царстве небесном работа, темное вы существо?
– сердито отозвалась Матильда Васильевна.

– Да уж, значится, есть работа у бога, - гнула свое Тихая, - делать не переделать, сколько коленей, и всех к себе забираеть!

– "Коленей"? Вы хотите сказать, поколений?

– Чего хочу сказать, то и говорю. Ето по-твоему - поколени, а по-нашему колени. Восемь колений, так и в писании сказано.

– Постойте-постойте, но ведь это в аду работа, а в раю блаженство и отдых.

– Саванаторий!
– скривилась насмешливо бабушка Тихая.
– Саванаторий на тыщу тыщ человек! Эка, по-твоему, бог глупей твоего?!

– Выходит, по-вашему, в раю хуже, чем на земле?

– На земле на себя работаешь, а там на бога. На земле - што? Заработал на брюхо - и отдыхай. Там отдыхнуть не дадуть.

– Нюня, скажи хоть ты ей, деточка!

– Никакого ада и рая нет, - примирительно сказала Нюня.

– Хорошо бы, - буркнула недоверчиво Тихая, но, покосившись на Бабоныку, прибавила: - Хто на земле свое отработал, могуть помереть, а хто бездельничал, того бог до смерти не допустить - больно жирно будеть.

И тут на них выскочило неведомое существо. Ростом оно было, как муравей, но с головой вдвое, а то и втрое меньше; талии у него не было, да и вообще туловище, не в пример муравьиному, мягкое и упитанное, переходило в брюхо, загибающееся вверх.

– Ах, - сказала Бабоныко и спряталась за Тихую.

А Нюня схватила подвернувшийся камень и швырнула в пришельца.

Так же бесшумно, как появился, незнакомец исчез.

– О господи, - вздохнула Матильда Васильевна, - я и в самом деле подумала, черт какой-то. А всё вы, всё вы, Тихая, со своими отсталыми разговорами.

– Я не отстаю, - огрызнулась Тихая.
– Ето ты со своей халатой чумазой за кажен камень цепляешьси - аж Нюнька тебе проташшить не можеть.

– Да тише вы, неразумные!
– сказала, как взрослая детям, Нюня.
– Будете так ругаться, на вас еще не такое наскочит.

– Людовик Иванович, где вы?!
– тихонько крикнула Бабоныко.

– Лютик Иваныч, тебе не сождрали?!
– крикнула и Тихая.

В отверстии показался свет фонарика, и Людвиг Иванович, отряхивая волосы и одежду, спрыгнул в камеру.

– Нет, не сожрали. Присыпало только немного. Хуже другое - Фиминых отметок дальше нигде нет.

– Может, это уже новый ход, а тот засыпан?
– предположила Нюня.

– Возможно. Что ж, давайте пораскинем мозгами, где вероятнее всего можем мы обнаружить Фиму.

– Пораскинем, пораскинем, - проворчала Тихая.
– Нычихе вон и раскидывать нечего - все давно пораскидала.

– Я очень сожалею, - сказала с достоинством Бабоныко, - что в нашем трудном и ответственном путешествии мы находимся в одном экспедаже с таким грубым, неучтивым человеком!

– Дядя Люда, мне кажется, уж у царицы-то муравьиной Фима обязательно побывает."

Лишь бы с ним ничего не случилось", - тревожно подумал Людвиг Иванович, а вслух сказал:

– Ну, что ж, поищем камеру царицы. Она должна быть где-то в центре муравейника.

Глава 28

Встреча с преступником

То, что слышали Людвиг Иванович и его отряд в гулком тоннеле, было не криком о помощи (не к глухим же муравьям было обращаться) и не стонами (Фимка был цел и невредим, хотя и засыпан), а песней:

Смелого пуля боится,

смелого штык не берет!

Фимка спел ее, когда почувствовал, что, кажется, испугался. Испугался же Фимка в тот момент, когда до него дошло, что он даже не знает, в какую сторону копать.

Спел он только две строчки, пока не ощутил, что самый испуг прошел. Положение было, конечно, опасным, может быть, даже безвыходным, но едва прошла паника, Фимка понял: надо думать, а не бросаться из стороны в сторону. И воздух надо экономить. Вот почему, справившись с первым испугом, петь Фимка перестал.