Это заявление сына потерпевшего было подарком для следователя. Он с чистой совестью сунул папку в сейф на ту полку, где томились "висяки" или "глухари" - дела зависшие, практически не имеющие шансов быть раскрытыми. Пресса поуспокоилась, начальство не дергало, понимая, что к чему, так что можно было спокойно заниматься другими делами, которых здесь, в портовом балтийском городе, было Предостаточно.

Материалы следствия не помогли Пастухову представить картину происшедшего. Во-первых, он далеко не сразу понял смысл милицейских протоколов, написанных таким языком, что болтовня его Настены на их фоне казалась поэмами Пушкина. Сбивали с толку и многочисленные ссылки на статьи Гражданского и Уголовного кодексов, с которыми Пастухову до этого не приходилось иметь дела. Он не отбросил документы, нет, он их самым внимательным образом изучил, разобрался в канцеляризмах протоколов, даже почти во всех упоминаемых статьях Кодексов, и в конце концов общие выводы следствия показались ему правильными. И только вот теперь, когда он шел от автобусной остановки к дому Комарова и каждый встречный объяснял ему дорогу самым подробным образом, а заодно пытался выведать, к кому и по какому делу он идет, у Пастухова не то чтобы зародилось сомнение в правильности этих выводов, но как бы крошечная заноза попала в руку - совсем крошечная: жить можно, но все-таки беспокоит, все-таки что-то не совсем так.

Уже подойдя к аккуратному особнячку Комаровых, Пастухов вдруг вернулся к автобусной остановке и еще раз повторил путь, который уже проделал: дотошно выспрашивая прохожих об адресе, охотно отвечая, к кому он идет. Он даже придумал историю о дальнем родственнике Комаровых, с которым Пастухов недавно виделся во Владивостоке и который при случае просил передать своякам привет. Он понял только одно, но понял твердо: не было здесь никакого приезжего киллера. Его обязательно увидели бы и приметили. А это означало, что убийца - местный, свой. На него никто не обратил внимания именно потому, что он был свой, примелькавшийся и потому не вызвавший никакого интереса.

В следственном деле, которое просматривал Пастухов, это предположение не игнорировалось. Но сыщики города К. единодушно пришли к выводу, что киллера такой квалификации в городе нет.

Они перетрясли весь уголовный контингент, связанный с "мокрыми" делами, но там каждый раз присутствовали разбой, тупые бандитские нападения, не говоря про пьяную поножовщину. А тут работал холодный точный профессионал. Не было такого в городе К. Не было, хоть ты застрелись.

* * *

На звонок Пастухову долго не открывали, смотрели из глазка, таились за дверью. И лишь когда он напомнил, что договаривался о встрече по телефону, возня в прихожей усилилась, звякнуло железо, и Пастухов оказался в уютном просторном холле, украшенном деревянной прибалтийской резьбой и уставленном картонными коробками самых разных размеров. Жена Юрия Комарова, маленькая остроносая пигалица, поздоровалась с гостем и шмыгнула в соседнюю комнату. По тому, что в двери осталась щель в ладонь, Пастухов понял, что она не хочет пропустить ни слова из разговора мужа с этим незваным гостем.

Коробки, частью упакованные и обклеенные скотчем, а частью еще не закрытые, полунаполненные, загромождали и гостиную, куда Юрий ввел гостя.

– Уезжаем, - коротко объяснил он царящий в доме беспорядок.
– Дочь уже отправили. А теперь вот и сами.

Он, вероятно, ожидал вопроса, куда они уезжают, и внутренне напрягся, готовясь как можно убедительнее соврать, но Пастухов не стал ни о чем спрашивать.

– Если ваша жена хочет знать, о чем мы говорим, пусть зайдет, предложил он.
– Нет - нет.

По крайней мере я буду точно знать, от кого уходит информация.

Юрий вышел в соседнюю комнату и через минуту вернулся.

– Она не хочет ничего знать. Она боится.

– Тогда действительно ей лучше ничего не знать, - согласился Пастухов.
– Покажите мне последние фотографии вашего отца.

Снимков было немного, с десяток. На них Николай Иванович Комаров был запечатлен со своими студентами в день выпуска, дома на огороде и на крыльце. Единственное, чем он походил на сына, - это была тучность. Причем у обоих это была некая природная особенность организма, а не следствие переедания или лени.

– Есть еще видеокассета, - вспомнил Юрий.
– Одно время я увлекался съемками.

– Покажите, - попросил Пастухов. На кассете Николай Иванович был запечатлен с сыном, невесткой и внучкой, но больше всего - со своими сортовыми тюльпанами. Юрий называл эти сорта, названия были похожи на названия духов или дорогих французских вин, но Пастухов ни одного из них не запомнил. Его интересовало совсем другое.

– Пройдитесь по комнате, - попросил он, когда кассета закончилась. Просто пройдитесь. Взад и вперед.

Несколько удивленный Юрий выполнил просьбу.

– А теперь у меня к вам еще одна просьба, - продолжал Пастухов. Сейчас мы выйдем и вы запрете входную дверь так, как обычно запирал ее Николай Иванович, уходя из дома. И как он запирал ее в тот вечер. Наденьте тот же плащ, возьмите в руки тот же "дипломат".

От волнения Юрий не сразу попал ключом в замочную скважину.

– И что теперь?
– спросил он.

– Спускайтесь с крыльца, - скомандовал Пастухов, хотя это было явно лишним: пуля-убийца настигла Николая Ивановича именно в тот момент, когда он запирал дверь.

– Все. Достаточно. Спасибо. Они вернулись в дом.

– Вы из ФСБ?
– спросил Юрий.

– Нет. Но расследование этого убийства входит в мои служебные обязанности, - ответил Пастухов, почти не соврав.
– Вы не замечали последнее время странностей в поведении отца?

– За последние полгода или даже чуть больше в его поведении не было ничего, кроме странностей. Он был историком. И по образованию, и по профессии, и по складу характера, и по образу жизни. У него были свои радости, свои огорчения, но они не выходили за рамки его кабинета или библиотеки, в которой он работал. С миром его связывали только внучка и тюльпаны. Особенно после смерти жены. Мама умерла восемь лет назад от сердечного приступа. Грустно в этом признаваться, но мы не были с отцом душевно близки. Когда пришли трудные времена, вся эта либерализация и так далее, я занялся челночным бизнесом. И довольно удачно. Отец и понятия не имел, сколько я зарабатываю и, вообще, что сколько стоит. Он отдавал в дом всю свою зарплату, как делал всю жизнь, остальное его не интересовало. Единственным предметом его расходов были книги. Когда его привлекала какая-то книга, найденная у букинистов, он без всяких сомнений влезал в долги, а потом месяцами давал грошовые уроки немецкого языка, чтобы расплатиться. Жаль, не могу вам показать, большая часть книг уже упакована, но в его библиотеке есть инкабулы, которых нет даже в Лондонской королевской библиотеке, не говоря про Ленинку. Чтобы у вас было представление о библиотеке, могу вам сказать одно: когда нам понадобились деньги, под залог библиотеки отец без труда получил почти двести тысяч долларов.