– В чем же меня обвиняют?
– высокомерно поинтересовался Наполеон Бонапарт.

– В попытке продать иностранному государству оборудование и техническую документацию, составляющую государственную тайну.

– Чушь. Это собственность коммерческой фирмы. Я сам вправе решать, кому и что продавать. Документация не имеет грифа секретности.

– Вас также обвиняют в попытке похищения российского гражданина Фалина.

– Чушь, - повторил генерал-лейтенант.
– Он дал согласие. Если он об этом не помнит, это не мои проблемы. Я протестую против моего задержания. Требую немедленно известить о нем представителя президента в "Госвооружении" генерала армии Г.

– Кого еще?
– спросил Голубков.

– Что значит - кого еще?

– Кого еще вы требуете известить о вашем аресте?
– повторил полковник.
– Кого-нибудь из администрации президента? Может быть, бывшего председателя правительства?

– Это провокация. Вам она не удастся. Я не намерен продолжать разговор в присутствии посторонних.

– Вы имеете в виду этих молодых людей?
– уточнил Голубков, показывая на нас.
– Они не посторонние. Они свидетели. Их показания будут нужны. Пока же могу сообщить следующее. О вашем аресте извещен премьер-министр. Не бывший, а нынешний. Он выразил удовлетворение тем, что попытка угона самолета с ценным стратегическим оборудованием пресечена. Он сомневался в необходимости задействовать антитеррористическое подразделение, так как агентурные данные о готовящемся преступлении не были подтверждены документально. Но он все же дал согласие и сделал соответствующие распоряжения. Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я известил о вашем аресте генерала армии Г.?

– Я не желаю отвечать на ваши вопросы, - заявил Ермаков.
– Если это и все обвинения, можете вытереть ими задницу.

– Не все, - ответил Голубков.
– Вы обвиняетесь в преступном сговоре с группой установленных лиц с целью угона российского транспортного самолета. Вы доставили угонщиков на военный аэродром, по вашему приказу для них были созданы все условия для успешного проведения террористического акта. Вместе с ними вы намеревались нелегально покинуть страну, что может явиться основанием для обвинения вас в измене Родине.

От возмущения генерал-лейтенант даже дернулся в кресле, но тут же болезненная гримаса исказила его лицо.

– Поразительно, полковник, - сказал он.
– Я считал вас умным человеком. Ваши свидетели могут подтвердить, что в самолет меня затащили против моей воли.

Голубков повернулся к нам:

– Подтверждаете?

– Я не могу, - ответил я.
– Не видел, был уже там, когда его привезли.

– Кто видел?

– Мы видели, - сказал Док.
– У нас не создалось впечатления, что он протестовал, когда его катили арабы.

– Протестовал или не протестовал?
– уточнил Голубков.
– Кричал, отбивался, звал на помощь?

– Нет, - сказал Док.

– Нет, - повторили Артист и Боцман.

– Я требовал выпустить меня из самолета. Я требовал остановить самолет. В самых резких выражениях. Это может подтвердить Пастухов. Он был свидетелем моего разговора с Джаббаром.

– Вы уверены, что он подтвердит?
– спросил Голубков.

– Если он честный человек - да.

– Давай, Пастухов, - сказал полковник.
– Арабы говорят в один голос, что он сам согласился лететь. Бортмеханик ничего не слышал, лежал далеко. Экипаж тоже не в курсе.

Я походил вокруг последнего трона поверженного императора и сказал ему с прямотой маршала Мюрата:

– Не могу сказать, что мало в жизни видел сволочей. Не слишком много, но и не мало. Среди них попадались даже мерзавцы. Но с такой тварью сталкиваюсь первый раз. Ну? И как я должен ответить? После того как ты приказал нас убить при попытке к бегству. После того как ты убил ребят Сивопляса. Которые, тварь, в афганской войне уцелели. После того как ты подписал самого Сивопляса! Что ты хочешь от меня услышать?

– Что за дела?
– вмешался Голубков.
– Доложить!

– Давай, - сказал я Боцману.
– Докладывай без эмоций.

Он доложил. У него получилось без эмоций. У меня бы не получилось. У Дока и Артиста тоже. А у него получилось. Голубков вызвал Сивопляса. Он изложил то, что знал. И тоже без эмоций, хотя это далось ему нелегко.

– Что скажете?
– спросил Голубков.

– Бред, - отрезал генерал-лейтенант.
– Голословные домыслы. А свидетель у вас только один.

– Твое слово, Пастух, - обернулся ко мне Голубков.
– Подтверждаешь, что он согласился лететь добровольно?

– Что за бодягу вы здесь разводите?
– разозлился я.
– Нет. Он орал как резаный. Требовал выпустить. Но араб его не послушал.

– Ты понимаешь, что сейчас сказал?

– А что я сказал? Пусть отвечает за то, что сделал. Ему и этого выше крыши! Три убийства - мало?

– Да не ответит он за это!
– гаркнул полковник.
– Понял? Не ответит!

– Не понял, - сказал я.
– Это почему?

– Да потому что нет доказательств! Прямых! А один свидетель - не свидетель! Это еще в римском праве записано!