– А что такое Колечка?
– полюбопытствовала Сеня, привстав с матраса, чтобы поставить на стол пустую кружку.

– Не что, а кто, - сурово ответствовал домовой, подливая ей в кружку отвару из старого закоптелого чайника, который он ловко выудил из-под фанерного ящика.

– Колечкой я буду называть тебя в минуты благости и душевного равновесия. Будешь у меня моя Колечка, и никто так звать тебя больше не будет. Это наш с тобой первый заговор. Ну как, нравится?

– Очень! А заговоры ещё будут?

– Не слышу обращения по имени...

– Пров Провыч... будут у нас ещё тайны?

– Можно просто Проша. А без заговоров и тайн нам никак нельзя - иначе ведь скучно - ты не находишь?

Он пробубнил это гнусавым своим голоском и, вновь соскользнув со стула, - а надо сказать, что все движения его были бесшумными, - приковылял к Сене и поправил на ней сбившийся плед.

– Пров Про... Проша, можно спросить?

– Не стесняйся!

– А что, обо всем можно спрашивать?

– А ты привыкла к тому, что не можно? Ох, бедная...

– Ага, не можно! Как это ты здорово сказал! Я хотела... ну, то есть... домовой - это кто? И как получилось, что рухнуло дерево и тебя придавило? И сколько тебе лет и всякое такое... ну, про домовых. Ты понимаешь?

– Было бы странно, дитя мое, если б не понимал! Ты обо мне, видимо, очень дурного мнения.

Проша насупился и отвернулся, фыркая и сопя. Сеня осторожно коснулась его густой мягкой шерсти и... рука прошла сквозь нее, как будто перед нею была пустота. Она испугалась и отдернула руку. А потом протянула её снова, пытаясь дотронуться до мясистого носа... носа не было. Ничего не было! То есть, было, конечно, но она не могла этого осязать...

А Проша в миг оказался у неё за спиной - он присел на краю матраса с противоположной стороны и гримасничал, растягивая рот до ушей, а руки, как в ускоренной съемке, росли на глазах... Вскочил, подпрыгнул, перекувырнулся через голову, вырос вдвое, втрое - чуть ли не до потолка, переплыл комнату, не касаясь пола, поскреб потолок - тот отозвался негромким, но внятным гулом, потом стал снижаться... комната накренилась... и Сеня не удержалась - вскрикнула, вернее скрипнула не своим голосом: "Мама!"

И тотчас стены и потолок заняли положенные им места, а домовой, смущенный и улыбающийся, сидел на корточках перед ней. Он был прежний домашний, уютный, маленький, он ласково сжимал обеими лапами её похолодевшую руку, он, потупясь, гнусавил какие-то ласковые слова, пыхтел, как еж, и многословно, сбивчиво извинялся...

– Колечка, ты прости меня, дурака! Это я от радости чудить начал - я ж ведь сколько лет тут в глуши сижу... Одиночество, понимаешь, штука скверная! Когда ни единой живой души, а только нежить одна... Ты мне верь, я тебя и пальцем не трону! Никогда даже пальчиком... вот, посмотри...

Он протянул к ней свои ладошки и она увидела, какие они маленькие и безобидные. Каждый коричневый кривенький пальчик был затянут сморщенной плотной кожицей, а вместо ногтей или когтей росли узенькие пучочки шерсти, словно колонковые кисточки.

– Видишь? Разве такими лапами можно причинить зло? Да, ни в жизнь! И не мое это дело, не люблю я этого... жуть как не люблю. Я могу, конечно, это правда, этого не отнять! Многое я могу учудить, Колечка, такое, что тебе и не снилось. Но зачем? Есть в этом смысл? Нет в этом смысла! К этому я давно пришел. Вот! И тебя вот встретил... да. Ты спрашивала, кто такой домовой? Отвечаю - дух. Скажу прямо - нечистый! Но к этому мы с тобой вернемся чуть погодя. Да. Обязательно! Потому что очень важно мне это. А духи - они могут в разных обличьях являться. Но сперва я тебе в своем показался. Такой я и есть! Что, не нравлюсь?

Он склонил голову набок, заглянул ей в глаза и такая мольба вдруг в них прочиталась, такая надежда, что Сеня не выдержала и кинулась к нему, позабыв, что перед нею дух и руки обнимут сейчас пустоту. Но... этого не случилось. Ее руки обнимали теплое и пушистое существо, вполне осязаемое и живое. Ей показалось даже, что она услышала как бьется где-то там, под этой густой мягкой шерстью сердце. Живое сердце!

– Прошенька, что ты... Я и не думала обижаться. Просто... мне стало немного не по себе. А ты... ты мне очень нравишься, просто ужасно, только... ты больше не пугай меня, Проша, пожалуйста!

– Все! Заметано! Слово даю! Никогда больше не буду пугать. И превращаться не буду. Буду такой, как есть. А уж ты как хочешь - можешь любить, можешь не любить...

Он вздохнул и почесал голову лапами. А Сеня наклонилась к нему, немного помедлила, поцеловала и... заплакала.

– Колечка, ты чего?
– всполошился домовой и засуетился, закружил возле нее, всплескивая лапами.
– Это что ж... только слез нам с тобой не хватало! Сеня, маленькая моя! Ты чего это, а?

А она всхлипывала, набирала воздуху, чтоб успокоиться, и разражалась новым потоком рыданий. Все только что пережитое попросту не умещалось в ней и слезами рвалось наружу.