– Прошенька... Ох, миленький... Не обращай вни...мания! Это я просто... угу! Я постараюсь больше не плакать.

– Да уж, Колечка, постарайся! Я понимаю, конечно, что мой вид может порождать только слезы, но все же... ты уж сдерживайся как-нибудь. А? Уж постарайся, пожалуйста...

– Прошенька, дорогой, не обижайся на меня, ладно? Я ведь человек, то есть, девочка, то есть... ну, ты понимаешь! И я к тебе ещё не привыкла. И... наверное у вас все не как у людей. Вот я и могу что-нибудь сделать такое... заплакать или ещё что... Только я не нарочно. И я постараюсь себя контролировать.

– Себя что?
– Проша весь как-то округлился от этих слов, шерсть на нем встопорщилась и распушилась.
– Что это такое: "контролировать"? Откуда ты этаких слов нахваталась?

– И ничего страшного... Так моя бабушка говорит. Она мне часто напоминает: "Надо себя контролировать!" Ну, это потому, что я сначала сделаю что-нибудь, а потом уж подумаю. Я очень эмоциональная!
– пояснила Сеня и с внезапным испугом поглядела на Прошу.
– А это, что, плохо, да?

– Ох-хо-хонюшки!
– он с минуту молчал, изучая её, а потом затопал по комнате, припадая на правую лапу.
– Да, придется мне с тобой как следует повозиться. Полный сумбур в голове! И чем это, скажите на милость, заняты нынешние родители? Что у них такое в голове варится, если не видят, что их дети - оторвыши чистые...

– А что такое... оторвыши?

– Знаешь, время года такое есть - осень?
– заложив передние лапы за спину и картинно выставив вперед заднюю, степенно и с расстановкой прогнусавил Проша.

– Догадываюсь...
– буркнула Сеня и в свою очередь насупилась, потому что можно было, конечно, считать её легкомысленной, но держать за полную идиотку - это уж слишком!

– Не огрызайся, со старшим ведь разговариваешь! Как-никак, мне чуть поболее шестисот лет! Да, о чем я? А, так вот! Значит, осенью листочки с веток срываются?
– вопросил он с самым значительным видом и сам же себе ответил, - срываются! Что про них говорят? Разное говорят - например, что оторвыши полетели. Или ещё - сорванцы лепестят. Шугаются... А!
– он мечтательно закинул голову и какое-то время беззвучно шевелил коричневыми губами, скрытыми в складках щек и выпирающего картошиной подбородка.

– Да, о чем это я?
– очнулся он наконец и заметно позеленел.
– Что-то я того - размечтался. Детство вспомнилось. Я тогда очень любил в слова играть. Человеческий язык осваивал...

– Прош...
– несмело шепнула Сеня.
– А вы... то есть, духи. Вы на своем языке разговариваете?

– У нас вообще нет того, что ты называешь языком. Для нас словом является мысль.

– Как это?

– Наша речь не звучит. Мы понимаем друг друга без слов - мысленно. Но это тебе знать вовсе не обязательно. Все равно за один раз всего не расскажешь... Но скажу тебе, что говорить по-вашему, по-людски люблю. Занятное это занятие! Мы и сами - между собой часто для разнообразия говорим на людском языке. Ну, это для нас как игра, если хочешь... Хотя на самом деле слово совсем не игра! Но я не об этом. Это для тебя слишком сложно. А так... ну, например, у нас много собственных словесных придумок есть. Вот эти оторвыши, которые от ветвей своих оторвались - это моя личная придумка. Оторвыши - вы и есть. Люди, то есть... Не все, конечно! Но большинство... Понятно тебе?
– он искоса, с некоторым подозрением глянул на Сеню, как видно, в расчете углядеть в ней этакую зацепочку, которая позволила бы прочесть ей очередную нотацию. Но не найдя таковой, - Сеня сидела смирнехонько, точно первоклассница на уроке, - хмыкнул и продолжал.

– Все сейчас не по правильному устроено. Как говорится, не по-людски! Раньше-то...ох!
– он закряхтел, отвернулся, затопотал к печке, приоткрыл заслонку и всунул голову внутрь.

Сеня ахнула - он же сожжется! Но Проша как ни в чем не бывало извлек головушку из огнедышащего жерла и, несколько успокоившись, пояснил, что к столь непривычному методу самоуспокоения прибегает, когда чересчур разнервничается, вспоминая о милом сердцу старинном житье-бытье...

– Это у тебя как бы вместо валерьянки?
– догадалась Сеня, кивнув на пылавший в печи огонь.

– Вот-вот, вроде того...
– он вдруг как-то весь сник и скукожился. Да, времечко-то бежит! Надо бы тебе...

– Что?
– Сеня так и подскочила в испуге, боясь, что Проша её погонит.

– Понимаешь, скоро светает... Хватятся тебя! А родителей бередить грех. Так что, давай-ка домой.

– Прошечка, миленький, - Сеня сорвалась с места, кинулась к домовому, присела на корточки перед ним и, уже совсем не боясь, зарылась лицом в теплый мех.
– Как же так? Мы ведь только с тобой познакомились, только встретились, столько всего интересного, а ты - домой! Это же ужас один...

– Э, нечего, нечего, - ворчал растроганный домовой, ласково вытирая ей слезы.
– Сама ведь говоришь - только все началось. Все у нас впереди, успеем и наговориться, и вопросов назадавать... да и дел у нас с тобой невпроворот.

– Правда?
– вся просияла девочка.
– И ты меня... принимаешь?

– Что за глупости ты морозишь, честное слово!
– заворчал Проша.
– Я тебя, что, в игру принимаю? Это, милая моя, жизнь. Реальность! Самая настоящая! Это тебе не сказки, - пробурчал он совсем тихо себе под нос и отчего-то снова весь сник.

– Проша... эй, ты чего?
– Сеня наклонилась к темнокожему личику, пористому как кожура апельсина.

– Устал я. Совсем устал. Больше так не могу... Все, баста! Недаром ведь предупреждали меня этой ночью...

– Кто тебя предупреждал? О чем?
– заволновалась Сеня.
– Расскажи мне, пожалуйста!

– Так ведь ты меня спасла, Колечка!
– еле слышно прошепелявил совсем угасший Проша.
– Предупрежденье я получил, чтоб, значит, бросил глупостями заниматься и порядок в своей жизни навел. А не то...