Да разве в словах дело? Фима знал, что это же самое чувство бережно несет в себе каждый из пятнадцати стяжников, шагающих сейчас навстречу общей судьбе под живым лиственным сводом.

Рядом с Фимой шел кто-то из “Пересвета” – то ли Антон, то ли Максим. Он не стал всматриваться, ни к чему. Самые надежные здесь. Избранные. Кто бы ни шел рядом, на него можно положиться с закрытыми глазами.

Через какое-то время канистры хором забулькали: раскачавшись, бензин стал биться в задраенную горловину. Интересно получилось – то, что хором, одновременно.

Сложили канистры под приметное, с изогнутым стволом, дерево. Дошли до конца аллеи и остановились.

Встали в круг, перекрестились. Вполголоса начали читать “Перед сражением”.

Древесный шепот мягко стекал сверху, смешивался с их голосами. И когда ветерок чуть сильней ворошил ветки, слова молитвы совсем сливались с этим шумом, и в какие-то моменты Фиме казалось – это стяжники, их голоса на самом деле рождают каждый звук в этой ночи: и шорох листьев, и лягушачий квак, и нежные выстрелы сучьев в черной глубине парка под лапами невидимых ежей. И весь этот мир возможен только лишь потому, что они стоят тут в потемках, тихо читая “Перед сражением”. Умолкнут – и мертвая тишина оглушит мир.

– Вооружи мя крепостию и мужеством на одоление врагов наших, и даруй ми умрети с твердою верою и надеждою вечной блаженной жизни во Царствии Твоем.

Фима был счастлив.

Перекрестились снова и вот теперь оглядели друг друга. Глаза соратников, еле различимые во тьме. Каждый всмотрелся в лицо каждому, наслаждаясь мужественным видом тех, кто готов быть оплеван, унижен и уничтожен ради того, чтобы показать всем: и тем, кому не хватает решимости, и тем, кому пока все равно, и тем прежде всего, кому стяжники готовы служить верой и правдой, под чьим началом готовы горы свернуть… О, скоро они явят себя, сотканные из правды и непреклонной воли святые отцы, скоро выйдут к ним из мрака безвременья, в котором ходят петлистыми путями пророков, как в темноте парка потайными своими тропками ходят ночные ежи, всем показать: есть еще на Руси, заблудшей и захламленной, те, кто не сдался, кто сумеет защитить ее, вернуть туда, где ей место, – в храм. Маяк, зажечь для всех маяк…

По трассе медленно тянулся какой-то тягач. Ждали, пока проедет. Ночь была жаркая и сухая, Фима подумал мельком, что, если придется все же поджигать, вспыхнет быстро.

Нигде больше не встретить таких глаз. И никому не почувствовать этого звона, прокалывающего тебя насквозь, вдоль позвоночника. И ты, брат, слышишь его? Мы вместе. Мы первые – но мы не последние. Нет, не последние. Тысячи встанут. Те, которые сдали Россию маммоне, радуясь, что неплохо сторговались, – разве объяснишь им все до конца, пока не посмотрят они в эти глаза, пока не увидят… Да и то… Не поймут ведь, не поймут. Разве пустобрехи московские поняли? И все эти щелкоперы газетные – начитался за эти дни… Дурацкие у них вопросы, смеялся до слез. Кто они, да откуда, да из каких, видите ли, слоев? Сюда бы вас, на эту аллею. Встали бы рядышком, постояли.

Пожалуй, про него одного можно сказать: не было другого пути, сошелся для него клином свет на Владычном Стяге. А остальные?

Ким Олейник – учился в Питере на биофаке. Папа-мама в банке работают, семья не из бедных. Один из преподов намекнул Киму: сессию на “отлично” за просто так не сдашь, нужно бы ручку позолотить. Ким написал заявление и ушел. Молча. Просто тошно стало.

Максим Федичкин – этот совсем из других, граждане щелкоперы, слоев. Максим Федичкин – перворазрядник по боксу. Из такой трущобы пришел, где либо гнуть, либо гнуться. Отец – мелкий жулик, водку паленую развозит. “Шестерит помалеху”,

– Максим говорит. Сам он не захотел по этой тропке – ни вверх, ни вниз. И кулаками махать ради медалек не захотел.

Чичибабин – совсем не крепыш, в рукопашке ему тяжело приходится. Только воли в нем – на роту хватит. Старший брат в семье, два брата-школьника у него, погодки, и сестричка малая совсем. В семье у них все чин-чинарем. Но вне семьи тесно Юрке, душе его тесно. Собственно, как и всем им, здесь собравшимся: слишком они большие, не умещаются в выделенные клеточки.

Демин и Валя Самарин – из ЮФУ, с мехмата. Из любопытства пришли, никогда этого не скрывали. И так же, как он, с первой минуты поняли что к чему. Поняли, ради чего стоит жить.

Валя Миллер и вовсе немец. Вроде бы его-то дело – сторона. Но такого русского по духу поди еще сыщи среди Ивановых-Сидоровых. Что его привело, господа наблюдатели, сможете объяснить? Фима и сам ни разу не говорил с ним об этом. Но видно было по Вале – пришел навсегда. Фима ему первому позвонил, когда начал людей собирать.

Кстати, один только Семен Сорокин – из глубоко верующей семьи. Самый старший из группы, уже в армии отслужил.

– Ну что, идем? – сказал Чичибабин.

И они пошли.

Спит себе Антон, ничего не подозревает. И думать не думал, что скорая встреча им предстоит. Расслабились вы, люди-людишки, рассупонились. Будить вас пришли.

Разделившись на две группы, обогнули с разных сторон открытый участок между парком и корпусами, сошлись за Красным корпусом. Чичибабин кивнул – с его стороны все чисто. Постояли за кустом пронзительно пахнущей сирени. В здании темно и тихо. Фима набрал Димку Затулина:

– Как там у вас?

– Слушай, Александр Павлович тут такую историю рассказал… В общем, у него в деревне дебошир местный батюшку избил… ударил. Представляешь… Тот его образумить пытался – ну и… Разобраться бы.