– Вот так.

Юля стояла, глядя в пол, – сосредоточенная, притихшая. Цепко сжимала Фимино запястье. Фима стоял, как на мине – боясь шелохнуться.

Нежность, растревоженная в нем Надиными объятьями, все еще ходила волнами, искала выхода. Было ново и непонятно – он весь был пронизан этим искристым чувством, которому не знал ни приложения, ни даже точного имени. Ладони покалывало. Звенело в ушах. Тянуло приласкать Юлю, прижаться к ней так, как к нему самому только что прижималась Надя. “Хорошая моя, хорошая”, – просилось с языка.

Не зная, как излить себя, Фима украдкой от отца, пока тот высматривал что-то в холле, поднял к губам Юлину руку и поцеловал. И вспомнил почему-то, как болтался в ночной пустоте на веревке, а жизнь была – с крохотный пятачок, мерцающий зыбко, готовый истаять в любое мгновенье. И как в приступе страха, будто спеша удостовериться, что окружающий мир не так уж зыбок и выстроен из прочных вещей, он лизнул кирпичную стенку…

– Мы сейчас спустимся вниз и поедем навстречу врачам, – говорил Степан Ильич, растирая Юле слезы по щекам. – А волноваться не будем, да?

Не поднимая головы:

– Не будем.

Они медленно, муравьиными шажками, пошли к лестнице.

Ворота были распахнуты. Во дворе стоял крицынский “Форд”, возле которого расхаживал, то и дело поглядывая на крыльцо, отец Никифор.

Сергей сидел на лавке и мерно раскачивался взад-вперед. Рядом, положив руку ему на плечо и невольно покачиваясь вместе с Сергеем, – милицейский капитан. Капитан без умолку что-то говорил – что-то вроде: все будет хорошо, братан, вот увидишь, вот увидишь.

На крыльце и вдоль стен холла, вперемешку – сотенцы и милиционеры. Одни продолжали переговариваться, другие притихли, глядя на виновницу переполоха.

– Здравствуйте, – кивнула Юля, разглядев перед собой милиционеров.

Некоторые из них хором поздоровались в ответ. Кто-то нервно хохотнул.

Юле принесли стул, но сесть она отказалась. Выкатив живот, подперев поясницу руками, прикрыла глаза и начала молиться еле уловимым шепотом.

В холл влетел Алексей Крицын, следом за ним, отчаянно пыхтя, ввалился его отец.

– Все готово! – выдохнул Крицын старший и утер сгибом локтя мокрое лицо. – Едем?

Видимо, приключившаяся встряска нагнала на него истерического веселья. Он напоминал футболиста, отдавшего сложный пас в штрафную: ну же, давай! Заметил Фиму, подмигнул ему в знак приветствия.

– Я такой, – сказал, – меня хлебом не корми, дай кого-нибудь в больницу доставить.

Весь как на шарнирах – переминается с ноги на ногу, вертится волчком. Только что с Фимой шутил – уже Степана Ильича подгоняет.

– И кому стоим?! Чего ждем?! Ох, дождемся!

– Но-шпы не нашли?

– Вот, – Алексей протянул зажатые в кулаке пузырьки.

Надя забрала у него лекарства, метнулась на кухню за водой.

– По три таблетки, Надюш!

– Поняла, пап!

– Я уже подогнал. И сиденья сзади разложил, можно будет лежа. На своей товарищ майор везти не решился, но на моей еще и лучше, – говорил Костя, нелепо – видимо, пытаясь так справиться с одышкой, – выпячивая грудь и одновременно пригибая подбородок. – Даже связь успели наладить с гаишниками. Не разминемся.

Вернулась Надя, дала Юле лекарства.

Крицын одним глотком, как водку, проглотил оставшуюся в стакане воду.

– Вас как зовут? – подошел к нему Степан Ильич.

– Костя.

– Степа.

Они пожали друг другу руки.

– Ну что, дядя Степа, справимся?

За забором коротко вскрикнула милицейская сирена.

Степан Ильич повел Юлю к машине, Крицын побежал вперед. Все вокруг заколыхалось: потянулись следом, загомонили с новой силой. Вместе со всеми Фима вышел во двор.

Сергей влез первым, помог жене. Поставив ногу на порожек “Форда”, Степан Ильич оглянулся, отыскал взглядом Ефима.

– Езжай! – сказал Ефим, хотя отец вряд ли мог его расслышать. – Я потом в Любореченск приеду.

И как только завелся двигатель, пошел за дом – унести, укрыть то, что внутри, от окружающего гвалта. Отчаянно хотелось тишины. в начало страницы

«Дружба Народов» 2008, №12