– Я останусь, - вяло произнес Ник. В лице Гончарова ничто не изменилось.
– Хотя бы только до тех пор, пока мы не узнаем первые результаты.

Зазвонил телефон.

– Это, наверно, из бюро обслуживания. Брать мне билет или нет?
– прямо спросил Ник, предоставляя решать Гончарову.

– Лучше берите. Отказаться всегда успеете.

Но это оказалась институтская секретарша, спрашивавшая Дмитрия Петровича. Гончаров взял трубку. Разговор был коротким, Гончаров сказал "Спасибо", положил трубку и слегка усмехнулся.
– Ну вот! Теперь решайте сами. Виза продлена. Вы говорите, что можете остаться?..

– Да.

– Тогда отдайте свой паспорт в гостиницу, когда вернетесь туда, они сами проследят, чтобы вам поставили штамп.
– Он встал и протянул руку.
– Я очень рад. Приходите ко мне сегодня вечером, мы тихонько отпразднуем это вдвоем. Придется тихонько, потому что я еле жив. Но моя домоправительница позаботится о нас.

– Сегодня я не смогу, - сказал Ник.
– Очевидно, я буду занят.

– Ну, тогда завтра. А если сегодня вы вдруг окажетесь свободны, позвоните мне.

– Сомневаюсь, чтобы я был свободен. Между прочим, Валя тоже вернулась из Академии?

Гончаров взглянул ему в глаза и снова сел, как человек, которому предстоит выполнить дело, требующее особой методичности.

– Нет, - сказал он. Голос его был негромок и спокоен, но тверд.
– Она уезжает туда вместе с другими.

Ник не мог выговорить ни слова. Он был так потрясен, что у него перехватило дыхание. Изумленный силой нахлынувших на него чувств, он мог только молча глядеть в эти спокойные карие глаза, не отрывавшиеся от его лица и не дававшие отвести взгляд. Говорить было трудно, и он сам заметил, что его срывающийся голос почему-то звучит резко и требовательно.

– Но почему? Почему именно Валя?

– Потому, что отправляемые схемы - это, по существу, ее работа. Потому, что новые схемы будут, по существу, ее работой. Потому, что если придется писать доклад о пересмотре предыдущих результатов, то по справедливости надо дать ей возможность быть среди тех, кто исправит наши ошибки. А также потому, - добавил он чуть-чуть резче, - что она сама очень хотела поехать.

Снова зазвонил телефон.

– Если это из бюро обслуживания, - сказал Гончаров, - вы можете теперь окончательно отказаться.

В трубке послышался женский голос, говорящий по-русски, но так быстро, так взволнованно и ласково, что Ник не сразу узнал Валю. К сердцу его бурно прихлынуло облегчение.

– Ник!
– радостно кричала Валя.
– О, Ник! Как я рада, что застала тебя! Слушай, Ник! У меня ужасные новости. Я уезжаю. Ты знаешь?

В первый раз, она обращалась к нему так интимно, и от этого неожиданная радость стала еще острее. Звоня через коммутатор, она без стеснения говорила ему "ты", "тебя", "знаешь". Никто, никогда, ни на одном языке не называл его на "ты", и Нику, за всю свою жизнь привыкшему к сдержанному английскому "you", казалось, что она целует и ласкает его; но, изо всех сил стараясь справиться с волнением, он смог выдавить из себя только безжизненное "Да, я знаю" по-английски, потому что за ним неотступно следили карие глаза Гончарова.

– Я не могла не поговорить с тобой до твоего отъезда, - скороговоркой продолжала Валя.
– Через несколько минут будет посадка на самолет.

Эти слова, сильнее, чем все, что говорил Гончаров, заставили его почувствовать, что угроза ее отъезда реальна, неотвратима; ему хотелось крикнуть: "Где ты, Валя? Где ты? Я хочу быть с тобой!", - но в горле у него застрял комок, и слова "Я рад, что вы мне позвонили" прозвучали довольно спокойно.

Валя помолчала - она наконец догадалась, в чем дело.

– Вы не один?

– Да.

– О!..
– послышался в трубке замирающий вздох, проникнутый горьким разочарованием, но затем она горячо заговорила: - Ну и пусть! Тогда я сама скажу все, что хочу. Вы понимаете, почему я должна ехать, правда? Все это так для меня трудно! О, Ник, Ник! Я просто не могла больше выдержать, хоть и прикидывалась мужественной. Я люблю вас, Ник. Я хочу сказать вам это, прежде чем уеду. Я люблю вас. Пожалуйста, не говорите ничего. А я говорю это, потому что не могу иначе. У меня переполнено сердце. Но я не хотела оставаться в Москве и видеть, как вы уезжаете.

Слушая ее, Ник прикрыл глаза и заслонил их ладонью.

– Но видите ли, я не уезжаю, - тихо сказал он. Гончаров по-прежнему не сводил с него взгляда.

– Что?
– воскликнула она в смятении.
– Что вы говорите, Ник, милый? Вы не уезжаете в четверг?
– У нее не хватало дыхания.
– Сколько вы еще здесь пробудете?

– На сколько дней я остаюсь?
– спросил он Гончарова, не выказывая кипевшего в нем гнева.

Гончаров пожал плечами.

– Посмотрим, что вам поставят в паспорте. Да не все ли равно? небрежно произнес он.
– Скажите ей, что закажете билет еще раз, когда придет время, вот и все.