Попробую с другого конца. Шифровка начинается с одной отдельной цифры: 25, и еще дважды она стоит отдельно, а один раз - в конце слова. Отдельно встречается еще цифра 21 - два раза и 17 - один раз. Трижды встречается сочетание 19, 13, трижды - 19, 8, есть 5, 19, 13, есть 7, 18, 13. Какие у нас есть короткие слова в одну, две, три буквы? Прежде всего, конечно, союзы, частицы, предлоги: с, в, к, и, да, нет, что, как... Но в слове "как" цифры должны чередоваться по принципу: 1, 2, 1, а в шифровке такого нет...

И тут меня осенило: конечно же, письмо начинается с "Я". Может быть, даже три фразы начинаются с "я", а там, где 25 стоит на конце слова, - это, пожалуй, глагол, вроде "начинаются". Да, но больше этого 25 нигде нет. Мало мне помогает мое открытие. "Я... я..." Что "я"? Может быть, "я не"? Чего-нибудь он не желает, с чем-нибудь не соглашается - уж наверно он не стал бы шифром поддакивать мне. Попробуем! Подставим всюду вместо 19 - "н", вместо 13 - "е", поглядим, что получится... Вот, к примеру, "5, н, е" - что это за пятерка? Какое-нибудь "сне", "дне"? А может, "мне"? Ясно, "мне"! А 19, 8 - это "ни", или "ну", или "но"! Ну, теперь держись, Семен! Терпение!

К полуночи письмо Андрея Репина лежало передо мной:

"Я не намерен долго здесь оставаться. Я скоро уйду, уйдут и многие другие. Я давно бы ушел, но мне было интересно наблюдать за вами. Правда, вы многого добились, но все равно у вас ничего не выйдет. Человек прежде всего ценит свободу, свобода для него главное. Вы хотите сделать все по-другому, но у вас ничего не выйдет".

22. ЗНАЧИТ, ОН ЖИВ

Утром, после того как подняли флаг, я велел Репину зайти ко мне. Ребята, словно по команде, обернулись в его сторону - любопытство, а пожалуй, и злорадство было в их взглядах. Он приподнял брови, слегка пожал плечами и своей легкой, уверенной походкой направился к моему кабинету. Я пошел туда не сразу - пускай посидит, подумает, погадает о том, что его ждет.

Но у мальчишки был большой запас самоуверенности. Войдя в кабинет, я увидел его сидящим на диване в самой развязной позе - нога на ногу. Он привстал, как ни в чем не бывало улыбнулся мне и попрежнему свободно уселся.

Я сел за стол, отыскал в папке вчерашнюю шифровку и протянул ему.

–  Послушай, - сказал я, - у меня к тебе покорнейшая просьба. Если хочешь что-либо сказать мне, скажи просто, по-человечески, как делают все. Что за глупая манера писать шифрованные письма?

Он опять улыбнулся:

–  Я думал, вы прочтете его с такой же легкостью, как протокол.

–  Я и прочел. Имел удовольствие узнать твою точку зрения на мою работу. Меня она не удивляет. Я с самого начала видел, что ты смотришь на все свысока, а себя считаешь свободной и гордой личностью. Могу я задать тебе один вопрос?

–  Пожалуйста.

Ему очень нравился наш разговор - разговор равных. Я был сдержан и любезен, как дипломат, - он отвечал тем же, явно польщенный, и уже с трудом скрывал самодовольство, все очевиднее проступавшее в его улыбке. Может быть, он готовился к тому, что в первую минуту я встречу его какой-нибудь гневной вспышкой, но теперь - нет, теперь он уже не ждал ничего плохого.

–  Скажи, твои родители живы? - спросил я.

–  Да. Мой отец - профессор-лесовод. Я единственный сын. Но я не стал жить дома. Моя мать всегда говорила, что она из-за меня состарилась. Она, собственно, еще молодая, но совсем поседела. Ее в самом деле огорчает моя судьба. Но, видите ли, я не могу от этого отказаться.

–  От чего "от этого"?

Он пожал плечами и улыбнулся вызывающе и кокетливо. Я сказал попрежнему вежливо и спокойно:

–  Так вот, Репин, не хочешь ли и ты выслушать мое мнение о тебе?

–  С удовольствием...

–  Ты хуже Панина.

Репин вскочил. Любопытство, прочел ли я письмо и что сделаю в ответ, интерес к необычному разговору, самоуверенность, желание порисоваться - все отхлынуло, все померкло перед оскорблением, которое я ему нанес.

Он так уверенно ставил себя над всеми, он был убежден, что я в нем вижу почти равного по силе противника, едва ли не взрослого, уважаю в нем смелого и умного врага. А я поставил его ниже самого ничтожного и презираемого существа в Березовой поляне - ниже Панина, которого даже Петька не считал человеком!

Сдавленным, неузнаваемым голосом он выкрикнул:

–  Я не Панин!

Словно не слыша его, я продолжал:

–  Если ворует Панин, я понимаю: он темный парень, он не знает лучшей жизни и пока не в состоянии понять ее. А ты - я ведь вижу, - ты грамотен, много читал, ты, изволите ли видеть, сочиняешь шифрованные письма и все время любуешься собой: "Ах, какой я умный, какой независимый, как у меня все красиво получается!" А получается у тебя грязно и подло.

–  Я не как Панин... Я никогда ничего не брал у своих... Зачем вы так говорите?..