— Ага! — удовлетворенно произнес опер.

— Что — «ага»? — раздраженно поинтересовался бизнесмен.

Отвязаться от него не было никакой возможности, и Чупрун решил, что пусть Инна Сикорская выкручивается, как знает — в конце концов, речь идет об убийстве.

— Это ваши трусики? — достав из кармана фотографию, на которой ясно просматривался вышитый полумесяц, осведомился он. — Лгать не имеет смысла — в любом случае экспертиза установит, что вышивка была сделана на этой машинке.

— Откуда у вас эта фотография? — изумленно распахнула глаза Инна.

— Кажется, я задал вопрос.

— Примерно месяц назад я купила две пары таких трусиков, на одних вышила бабочку, а на других, кажется, полумесяц, но я не понимаю…

— Проверьте, на месте ли они.

— Объясните же, наконец, что происходит?! — взорвался Сикорский. — Убийство, швейная машинка, трусики моей жены…

— Объясню, раз уж вы так настаиваете, — согласился опер. — Позавчера на шоссе был обнаружен труп мужчины без документов, в кармане которого находились эти самые трусики с вышивкой. Вам знаком этот человек?

Достав снимок Айма, Колюня предъявил его супругам.

— Шарль! Это же Шарль! — в ужасе ахнула Сикор-ская.

Скрипнув зубами, Андрей перевел взгляд со снимка на жену. Взгляд этот не предвещал ничего хорошего.

— Шлюха! — крикнул он и ударил Инну в лицо.

Удобно устроившись на диване в гостиной Психоза, Глеб Бычков смаковал коллекционный «Шато Лафит». Синяевский авторитет попросил его прямо с утра подъехать к нему в особняк для разговора.

— Челюсть святого великомученика Евфимия Многострадального? — удивился Бык. — Я даже не подозревал, что в перелыгинской церкви есть нечто подобное.

— Ты же у нас неверующий, — пожал плечами Психоз.

— Ты тоже, — заметил Бык.

— Я тоже, но про челюсть, как видишь, знаю.

— Выходит, ее украли, а этот твой церковный пахан, как его там…

— Игумен Прокопий, — подсказал синяевский авторитет.

— Ну да, игумен Прокопий в милицию решил не обращаться, чтобы не поднимать лишнего шума.

— Вместо милиции он обратился ко мне.

— То есть он просит, чтобы мы нашли эту великомученическую челюсть.

— И мы это сделаем.

Глеб с удивлением посмотрел на Губанова.

— Тебе-то это зачем?

— Это будет личное одолжение игумену. Я знаю его. Прокопий умеет быть благодарным.

— Думаешь, вымолит тебе местечко на небесах? Ты же в бога не веришь, да и вообще, все эти сказки о рае и аде — сплошное надувательство.

— Что надувательство — не спорю, но иногда и от надувательства бывает польза.

— Какая же? — усмехнулся Бык.

— Знаешь, в чем сила мафии?

— В том, что нас боятся, — пожал плечами Глеб.

— Правильно. Мафию боятся, но в ней же и черпают силу. Мафия способна защитить своих друзей гораздо эффективнее, чем бог или правоохранительные органы. Вот почему игумен Прокопий обратился со своей проблемой ко мне, а не в милицию.

— Это понятно, но церковь-то тут при чем?

— Церковь — та же мафия, — пояснил синяевский авторитет. — Из чего следует, что в определенной степени попы — наши братья. Они стращают людей божьим гневом и учат черпать силу в милосердии господа.

Так, с помощью политики кнута и пряника, мафиози от религии управляют глупцами, и в этом нет ничего предосудительного. Стаду овец нужен пастух, охраняющий их как от собственной дурости, так и от опасностей, исходящих извне. Ни один пастух не станет работать задаром. Вполне естественно, что он стрижет с овец шерсть и время от времени забивает их на мясо.

— На твоем месте я бы не стал сравнивать людей с овцами, — покачал головой Бычков. — Человек в отличие от овцы — тварь хищная, подлая и агрессивная, уж в этом-то я на зоне убедился.

— Хорошо, что Максим Горький тебя не слышит, — усмехнулся Психоз. — Он был о человечестве лучшего мнения. Впрочем, ты прав. В каждом из нас есть что-то и от волка, и от овцы. Именно поэтому религия и полезна. Манипулируя кнутом и пряником, она породила этику и мораль, которые удерживают общество от окончательного оскотинивания и озверения. Если церковь при помощи сказок о райском блаженстве и адских муках заставит людей быть милосерднее и следовать десяти заповедям, это нужно только приветствовать.

— Странно слышать от тебя рассуждения о милосердии, — заметил Глеб.

— Почему странно? Я, как и ты — из породы пастухов. Чем более управляемо стадо, тем лучше для нас — ведь мы-то живем по другим законам.

— Может, ты и прав. Только страх перед адскими муками все равно не заставит людей стать праведниками.

— Эх, не просекаешь ты, в чем тут фишка, — укоризненно покачал головой Губанов. — Церкви не нужны праведники, ей требуются грешники, кающиеся в своих грехах. Именно с них, а не с праведников, церковь «стрижет руно». В том-то хитрость и состоит, что не грешить люди в принципе не могут, а вместе с представлением о «грехе» в их жизнь входит страх, на котором и держится религия. А в праведнике страха нет, поэтому и управлять им нельзя.