– Да будет тебе, Маркоша, - засмеялся Артемьев.
– Можно подумать, психиатры с голоду пухнут. Проходи, садись.

– Егор, еврею нельзя говорить "садись", он сразу начинает собираться в "дальнюю дорогу". Разливай, а я пока, для затравочки, анекдот на эту тему расскажу...

Марк Моисеевич осторожно пристроил на мягкий кухонный уголок свои сто десять килограмм при росте метр шестьдесят и пока Артемьев разливал коньяк и накладывал в тарелки закуску, с неподражаемым артистизмом и юмором занялся своим любимым делом - повествованием анекдотов о евреях. Вдоволь насмеявшись, они дружно выпили и, поминутно перебивая друг друга, делясь последними новостями, с аппетитом принялись за еду.

– До чего же, Егор, люблю я у тебя бывать!
– вытирая салфеткой пухлые губы, мечтательно проговорил Блюмштейн.

– Оно и видно, - поддел его Георгий Степанович, - уже недели две глаз не кажешь. Будто не в соседнем подъезде живешь, а на Левобережье.

– Подумаешь, две недели, - отмахнулся Марк Моисеевич.
– Мог бы и сам заглянуть.

– Да у меня такое...

– У меня тоже, - загадочно перебил его гость.

Затем красноречиво приложил руку к уху и вопросительно глянул на Артемьева. Тот неопределенно пожал плечами, но в глазах промелькнула тревога.

– Пойдем-ка на балкончик выйдем, Егор. Жарко что-то у тебя. Да и коньячок в голову ударил. Проветримся маленько.

Они вышли в просторную, застекленную лоджию, предусмотрительно взяв из прихожей теплые куртки. Постояв немного молча, Марк Моисеевич тихим голосом проговорил:

– Егор, ты в курсе "родионовской эпопеи"?

Тот, глядя настороженно, кивнул.

– Я , собственно, привет тебе уполномочен передать, - продолжал Блюмштейн, - от одной барышни. От Натальи Родионовой. Очень она тебя видеть желает.

– Постой, - взволнованно проговорил Артемьев, - она, что же...

– Для всех, Егор, она, по-прежнему, не в себе.
– Заметив изумленный взгляд Георгия Степановича, пояснил: - Девушка напугана, в полном смысле, до умопомрачения. Видно, у них там что-то из ряда вон выходящее произошло. Но скажу тебе по секрету: актриса она гениальная! Меня, представляешь, Блюмштейна!
– чуть не провела.
– Марк Моисеевич еле справился с охватившим его волнением и продолжал: - У нас состоялся очень трудный и нервный разговор с ней. Сам понимаешь, она, в некотором роде, свидетель, многие с ней побеседовать бы желали. В том числе, и оттуда... Догадываешься? Вообщем, попала девчонка в переплет. Умоляла меня никому ничего не говорить, кроме тебя. Встретиться она с тобой хочет, и чем скорее, тем лучше. Сейчас, поверь мне, она, действительно, на грани нервного срыва. Причем, последствия его могут быть весьма и весьма печальны для ее здоровья.

– Спасибо тебе, Марк, - с чувством проговорил Георгий Степанович.
– Я представляю, чем ты рискуешь.

– В данный момент, я рискую подхватить на твоем балконе простуду. Не пора ли нам пропустить "рюмочку чая" за здоровье некоторых барышень?

– Пошли, Марк, - согласился Артемьев.
– Но сначала скажи: как нам встретиться? Когда?

– Я устрою тебе консультацию нескольких больных, тем более, в этом есть необходимость. А там на месте и решим. Договорились?

Через два дня Артемьев с волнением ожидал в кабинете Блюмштейна появления Натальи Родионовой. Он поминутно смотрел на висевшие над столом часы. И когда дверь открылась, Георгий Степанович почувствовал резкий укол в сердце.

" Этого еще не хватало!
– подумал с тревогой.
– Что это вы, сударь, так разволновались?"

Додумать свою мысль он не успел. В кабинет стремительно вошел Марк Моисеевич, пропустив вперед хрупкую, стройную девушку.

– Бог мой!
– только и мог вымолвить Артемьев, вглядываясь в нее.

Впрочем, пристальное внимание было излишним. Он и так узнал знакомый изгиб бровей, красиво очерченную линию рта и глаза. Перед ним стояла почти точная копия, с той лишь разницей, что материнские черты лица придавали ее облику очаровательную женственность.

– Здравствуйте, Георгий Степанович, - она вымученно улыбнулась, присаживаясь на стул.

– Ну, вы тут побеседуйте, - незаметно подмигнул Артемьеву Марк Моисеевич, - а я пока на шухере постою. И он спешно покинул кабинет.

Наталья Родионова сидела, низко опустив голову и теребя в руках... Только сейчас Артемьев заметил эту вешицу. Не узнать ее он просто не мог. Девушка медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

– Георгий Степанович, у меня никого не осталось, кроме вас!
– И, уткнувшись лицом в старого, плюшевого мишку, горько расплакалась.

Он кинулся к ней. Прижав, растерянно стал гладить по вздрагивающей, спине, ласково приговаривая:

– Ну, полно, Наташенька, полно. Все образуется, все будет хорошо...

– Ничего уже не будет, - сквозь слезы лепетала она.
– Он убил ее. Понимаете, убил?!! Ради каких-то паршивых денег. Он сумасшедший! И Багров с ним заодно, и еще есть люди...

– Опомнись, что говоришь, Наташа?!
– воскликнул Георгий Степанович. При чем здесь деньги и Багров? Как ты можешь такое про отца...