– Надеюсь, они сделают что-нибудь с этой дырой, прежде чем выходить в море, - тревожно произнесла мама.

– Что, например?
– спросил Ларри.
– Заткнут ее одеялом?

– Но ведь капитан должен был видеть, что произошло, - озадаченно произнесла мама.

– Полагаю, даже греческий капитан обязан был обратить внимание на то, что он совсем недавно с кем-то крепко стукнулся, - согласился Ларри.

– Нас захлестнет волнами, - простонала Марго.
– Не хочу, чтобы мою каюту захлестнуло волной. Все мои платья будут испорчены.

– Сдается мне, сейчас уже все каюты затоплены, - заметил Лесли.

– Вот когда нам пригодятся наши ласты и дыхательные трубки, - сказал Ларри.
– Представляете себе новшество - мы плывем в столовую обедать. Как это будет замечательно!

– Значит, так - как только мы поднимемся на борт, ты отправляешься к капитану, - постановила мама.
– Может быть, он отсутствовал, когда произошло столкновение, и ему еще никто не доложил.

– Право, мама, ты меня раздражаешь, - огрызнулся Ларри.
– Что я, по-твоему, должен сказать этому человеку? “Извините, кирие капитано, сэр, вам известно, что нос вашего корабля прогрызли жуки-точильщики?”

– Ларри, что за страсть все усложнять, - отозвалась мама.
– Ты ведь знаешь, что я не говорю по-гречески, а то я сама пошла бы к нему.

– Скажи капитану, что я не хочу, чтобы затопило мою каюту, - настаивала Марго.

– Поскольку мы отчаливаем сегодня вечером, они при всем желании не успеют заделать пробоину, - сказал Лесли.

– Вот именно, - подхватил Ларри.
– Но мама почему-то видит во мне нечто вроде перевоплощения Ноя.

– Ладно, у меня будет, что сказать, когда мы поднимемся на борт, - воинственно произнесла мама, направляясь вместе с нами к трапу.

Наверху нас встретил романтического вида грек с черными, как анютины глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором уцелело лишь несколько пуговиц. Судя по потускневшим эполетам, это был судовой казначей. Когда он попросил предъявить паспорта и билеты, на нас повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.

– Вы говорите по-английски?
– спросила Марго, укротив бунт своих обонятельных луковиц.

– Немного, - ответил грек с поклоном.

– Так вот, я не желаю, чтобы мою каюту захлестывали волны, - твердо произнесла Марго.
– Вода повредит мою одежду.

– Все, что прикажете, - ответил грек.
– Если вы желать жена, я дать свою. Она…

– Нет-нет!
– воскликнула Марго.
– Волны. Поняли?… Вода.

Судовой казначей явно не различал английские слова “вэйв” и “вайф”.

– В каждой кабине есть горячий и холодный душ, - гордо сообщил он.
– Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.

– Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, - вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось - он окружает голову грека светящимся облачком.

Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.

Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой - низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны и тромбон. При нашем появлении это немыслимое трио играло для пустого зала “Пикардийские розы”.

– Ужасно, - сказал Ларри.
– Это не пароход, а какое-то плавучее кафе “Кадена” из Борнмута. Мы тут все свихнемся.

Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать “Пикардийские розы”.