День и ночь за окном обложные дожди,

Все промокло насквозь: и леса, и птицы.

В эту пору, конечно, ни почты не жди,

Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится.

Реки хмуро бурлят, пузырятся пруды.

Все дождем заштриховано, скрыто и смыто.

На кого и за что так природа сердита

И откуда берет она столько воды?!

Небо, замысла скверного не тая,

Все залить вознамерилось в пух и прах.

Даже странно представить, что есть края,

Где почти и не ведают о дождях.

Где сгорают в горячих песках следы

И ни пятнышка туч в небесах седых,

Где родник или просто стакан воды

Часто ценят превыше всех благ земных.

Дождь тоской заливает луга и выси,

Лужи, холод да злющие комары.

Но душа моя с юности не зависит

Ни от хмурых дождей, ни от злой жары.

И какой ни придумает финт природа,

Не навеет ни холод она, ни сплин.

Ведь зависит внутри у меня погода

От иных, совершенно иных причин.

Вот он – мудрый и очень простой секрет:

Если что-то хорошее вдруг свершилось,

Как погода бы яростно ни бесилась,

В моем сердце хохочет весенний свет!

Но хоть трижды будь ласковою природа,

Только если тоска тебя вдруг грызет,

То в душе совершенно не та погода,

В ней тогда и бураны, и снег, и лед.

Дождь гвоздит по земле, и промозглый ветер

Плющит капли о стекла и рвет кусты.

Он не знает, чудак, о прекрасном лете,

О моем, о веселом и добром лете,

Где живет красота, и любовь, и ты…

Кто твердит, что веселье России есть пити? Не лгите!

У истории нашей, у всей нашей жизни спроси,

Обращаюсь ко всем: укажите перстом, докажите,

Кто был счастлив от пьянства у нас на Великой Руси?!

Говорил стольный князь те слова или нет – неизвестно.

Если ж он даже где-то за бражным столом пошутил,

То не будем смешными, а скажем и гордо, и честно,

Что не глупым же хмелем он русские земли сплотил.

А о том, что без пьянства у нас на Руси невозможно,

Что за рюмку любой даже душу согласен отдать,

Эта ложь так подла, до того непотребно-ничтожна,

Что за это, ей-богу, не жаль и плетьми отрезвлять!

Что ж, не будем скрывать, что на праздник и вправду варили

Брагу, пиво и мед, что текли по густой бороде.

Но сердца хлеборобов не чарой бездумною жили,

А пьянели от счастья лишь в жарком до хмеля труде.

На земле могут быть и плохими, и светлыми годы,

Человек может быть и прекрасный, и мелочно-злой,

Только нет на планете ни мудрых, ни глупых народов,

Как и пьяниц-народов не видел никто под луной.

Да, меды на Руси испокон для веселья варили.

Что ж до водки – ее и в глаза не видали вовек.

Водку пить нас, увы, хорошо чужеземцы учили –

Зло творить человека научит всегда человек!

Нет, в себя же плевать нам, ей-богу, никак не годится.

И зачем нам лукавить и прятать куда-то концы.

Если водку везли нам за лес, за меха и пшеницу

Из земель итальянских ганзейские хваты-купцы.

А о пьянстве российском по всем заграницам орали

Сотни лет наши недруги, подлою брызжа слюной,

Оттого, что мы это им тысячу раз ПОЗВОЛЯЛИ

И в угоду им сами глумились подчас над собой.

А они еще крепче на шее у родины висли

И, хитря, подымали отчаянный хохот и лай,

Дескать, русский – дурак, дескать, нет в нем ни чувства, ни мысли,

И по сути своей он пьянчуга и вечный лентяй.

И, кидая хулу и надменные взгляды косые,

А в поклепы влагая едва ли не душу свою,

Не признались нигде, что великих сынов у России,

Может, всемеро больше, чем в их заграничном раю.

Впрочем, что там чужие! Свои же в усердии зверском

(А всех злее, как правило, ранит ведь свой человек)

Обвинили народ свой едва ль не в запойстве вселенском

И издали указ, о каком не слыхали вовек!

И летели приказы, как мрачно-суровые всадники,

Видно, грозная сила была тем приказам дана,

И рубили, рубили повсюду в стране виноградники,

И губились безжалостно лучшие марки вина…

Что ответишь и скажешь всем этим премудрым законщикам,

Что, шагая назад, уверяли, что мчатся вперед,

И которым практически было плевать на народ

И на то, что мильоны в карманы летят к самогонщикам.

Но народ в лицемерье всегда разбирается тонко.

Он не слушал запретов и быть в дураках не желал.

Он острил и бранился, он с вызовом пил самогонку

И в хвостах бесконечных когда-то за водкой стоял.

Унижали народ. До чего же его унижали!

То лишали всех прав в деспотично-свинцовые дни,

То о серости пьяной на всех перекрестках кричали,

То лишали товаров, то слова и хлеба лишали,

То считали едва ли не быдлу тупому сродни.

А народ все живет, продолжая шутить и трудиться,

Он устало чихает от споров идей и систем,

Иногда он молчит, иногда обозленно бранится

И на митинги ходит порой неизвестно зачем.

Но когда-то он все же расправит усталые плечи

И сурово посмотрит на все, что творится кругом.

И на все униженья и лживо-крикливые речи

Грохнет по столу грозно тяжелым своим кулаком.

И рассыплются вдребезги злобные, мелкие страсти,

Улыбнется народ: «Мы вовеки бессмертны, страна!»

И без ханжества в праздник действительной правды и счастья

Выпьет полную чашу горящего солнцем вина!

Падает снег, падает снег –

Тысячи белых ежат…

А по дороге идет человек,

И губы его дрожат.

Мороз под шагами хрустит, как соль,

Лицо человека – обида и боль,

В зрачках два черных тревожных флажка

Выбросила тоска.

Измена? Мечты ли разбитой звон?

Друг ли с подлой душой?

Знает об этом только он

Да кто-то еще другой.

Случись катастрофа, пожар, беда –

Звонки тишину встревожат.

У нас милиция есть всегда

И «Скорая помощь» тоже.

А если просто: падает снег

И тормоза не визжат,

А если просто идет человек

И губы его дрожат?

А если в глазах у него тоска –

Два горьких черных флажка?

Какие звонки и сигналы есть,

Чтоб подали людям весть?!

И разве тут может в расчет идти

Какой-то там этикет,

Удобно иль нет к нему подойти,

Знаком ты с ним или нет?

Падает снег, падает снег,

По стеклам шуршит узорным.

А сквозь метель идет человек,

И снег ему кажется черным…

И если встретишь его в пути,

Пусть вздрогнет в душе звонок,

Рванись к нему сквозь людской поток.

Останови! Подойди!

Почему так нередко любовь непрочна?

Несхожесть характеров? Чья-то узость?

Причин всех нельзя перечислить точно,

Но главное все же, пожалуй, трусость.

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,

А именно трусость – первопричина.

Она-то и есть та самая мина,

Что чаще всего подрывает счастье.

Неправда, что будто мы сами порою

Не ведаем качеств своей души.

Зачем нам лукавить перед собою,

В основе мы знаем и то и другое,

Когда мы плохи и когда хороши.

Пока человек потрясений не знает,

Не важно – хороший или плохой,

Он в жизни обычно себе разрешает

Быть тем, кто и есть он. Самим собой.

Но час наступил – человек влюбляется

Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.

Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.

Вот тут-то, заметьте, и появляется

Трусость – двуличный и тихий враг.

Волнуясь, боясь за исход любви

И словно стараясь принарядиться,

Он спрятать свои недостатки стремится,

Она – стушевать недостатки свои.

Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,

Чтоб как-то «подкрасить» характер свой,

Скупые на время становятся щедрыми,

Неверные – сразу ужасно верными.

А лгуньи за правду стоят горой.

Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,

Влюбленные словно на цыпочки встали

И вроде красивей и лучше стали.

«Ты любишь?» – «Конечно!»

«А ты меня?» – «Да!»

И все. Теперь они муж и жена.

А дальше все так, как случиться и должно:

Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!

Вот тут и ломается тишина…

Теперь, когда стали семейными дни,

Нет смысла играть в какие-то прятки.

И лезут, как черти, на свет недостатки,

Ну где только, право, и были они?

Эх, если б любить, ничего не скрывая,

Всю жизнь оставаясь самим собой,

Тогда б не пришлось говорить с тоской:

«А я и не думал, что ты такая!»

«А я и не знала, что ты такой!»

И может, чтоб счастье пришло сполна,

Не надо душу двоить свою.

Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна

Не меньше, чем в космосе или в бою!

Ревет в турбинах мощь былинных рек,

Ракеты, кванты, электромышленье…

Вокруг меня гудит двадцатый век,

В груди моей стучит его биенье.

И если я понадоблюсь потом

Кому-то вдруг на миг или навеки,

Меня ищите не в каком ином,

А пусть в нелегком, пусть в пороховом,

Но именно в моем двадцатом веке.

Ведь он, мой век, и радио открыл,

И в космос взмыл быстрее ураганов,

Кино придумал, атом расщепил

И засветил глаза телеэкранов.

Он видел и свободу и лишенья,

Свалил фашизм в пожаре грозовом,

И верю я, что все-таки о нем

Потомки наши вспомнят с уваженьем.

За этот век, за то, чтоб день его

Все ярче и добрее разгорался,

Я не жалел на свете ничего

И даже перед смертью не сгибался!

И, горячо шагая по планете,

Я полон дружбы к веку моему.

Ведь как-никак назначено ему,

Вот именно, и больше никому,

Второе завершить тысячелетье.

Имеет в жизни каждый человек

И адрес свой, и временные даты.

Даны судьбой и мне координаты:

«СССР. Москва. Двадцатый век».

И мне иного адреса не надо.

Не знаю, как и много ль я свершил?

Но ели я хоть что-то заслужил,

То вот чего б я пожелал в награду:

Я честно жил всегда на белом свете,

Так разреши, судьба, мне дошагать

До новогодней смены двух столетий,

Да что столетий – двух тысячелетий,

И тот рассвет торжественный обнять!

Я представляю, как все это будет:

Салют в пять солнц, как огненный венец.

Пять миллионов грохнувших орудий

И пять мильярдов вспыхнувших сердец!

Судьба моя, пускай дороги круты,

Не обрывай досрочно этот путь.

Позволь мне ветра звездного глотнуть

И чрез границу руку протянуть

Из века в век хотя бы на минуту!

И в тишине услышать самому

Грядущей эры поступь на рассвете,

И стиснуть руку дружески ему –

Веселому потомку моему,

Что будет жить в ином тысячелетье.

А если все же мне не суждено

Шагнуть на эту сказочную кромку,

Ну что ж, я песней постучусь в окно.

Пусть эти строки будут все равно

Моим рукопожатием потомку!

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,

Парень между прочим рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал,

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза.

И она смотрела с восхищеньем

В смелые горячие глаза…

А потом, вздохнув, сказала тихо:

– Я бы там от страха умерла.

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: – Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал. Качался мост,

Ветер пел… И для нее сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыпленки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки –

Все, что есть, на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,

Наблюдал, как, от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал, спеша, отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!

Что надулась?! – И берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

Дальше было все как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: – Мразь! Фашист проклятый!-

Как огнем, детину обожгла.

– Наглостью пугаешь? Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь!-

Голос рвется, яростен и звонок:

– Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство «стенка» ожидает.

Ну а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был – все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: – Ладно… Тише, гром…-

А второй промямлил: – Ну их к черту! –

И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок,

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша,

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – «слабая натура»,

«Трус» и «воробьиная душа».

Да, легко живет, наверно, тот,

Кто всерьез не любит никого.

Тот, кто никому не отдает

Ни души, ни сердца своего.

У него – ни дружбы, ни любви,

Ибо втайне безразличны все.

Мчит он, как по гладкому шоссе,

С равнодушным холодком в крови.

И, ничьей бедой не зажжено,

Сердце ровно и спокойно бьется,

А вот мне так в мире не живется,

Мне, видать, такого не дано.

Вот расстанусь с другом и тоскую,

Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он.

Встречу подлость – бурно протестую,

Ну, буквально лезу на рожон!

Мне плевать на злобную спесивость,

Пусть хоть завтра вздернут на суку!

Не могу терпеть несправедливость

И смотреть на подлость не могу!

Видимо, и в прошлом, и теперь

Дал мне бог привязчивое сердце,

И для дружбы я не то что дверцу,

А вовсю распахиваю дверь!

Впрочем, дружба – ладно. Чаще проще:

Где-нибудь на отдыхе порой

Свел знакомство на прогулке в роще

С доброю компанией живой.

Встретились и раз, и пять, и восемь,

Подружились, мыслями зажглись,

Но уже трубит разлуку осень,

Что поделать? Жизнь – ведь это жизнь!

Люди разлетелись. И друг друга,

Может, и не будут вспоминать.

Только мне разлука – злая вьюга,

Не терплю ни рвать, ни забывать.

А порой, глядишь, и так случится:

В поезде соседи по вагону

Едут. И покуда поезд мчится,

Все в купе успели подружиться

По дорожно-доброму закону.

А закон тот вечно обостряет

Чувства теплоты и доброты.

И уже знаком со всеми ты,

И тебя все превосходно знают.

Поверяют искренно и тихо

Ворох тайн соседям, как друзьям.

И за чаем или кружкой пива

Чуть не душу делят пополам.

И по тем же взбалмошным законам

(Так порой устроен человек) –

Не успели выйти из вагона,

Как друг друга в городских трезвонах

Позабыли чуть ли не на век!

Вот и мне бы жить позабывая,

Сколько раз ведь получал урок!

Я ж, как прежде, к людям прикипаю

И сижу, и глупо ожидаю

Кем-нибудь обещанный звонок.

А любви безжалостные муки?!

Ведь сказать по правде, сколько раз

Лгали мне слова и лгали руки.

Лгали взгляды преданнейших глаз!

Кажется, и понял, и измерил

Много душ и множество дорог,

Все равно: при лжи не лицемерил

И, подчас, по-идиотски верил

И привыкнуть к лжи никак не мог.

Не хвалю себя и не ругаю,

Только быть другим не научусь.

Все равно, встречаясь, – доверяю,

Все равно душою прикипаю

И ужасно трудно расстаюсь!..

Ну, а если б маг или святой

Вдруг сказал мне: – Хочешь превращу

В существо с удачливой душой,

Сытой и бесстрастно-ледяной? –

Я сказал бы тихо:

– Не хочу…

Сколько лет мы не виделись с вами –

Даже страшно уже считать!

Как в упряжке с лихими конями,

Прогремели года бубенцами,

И попробуй теперь догнать!

Ах, как мчались они сквозь вьюги!

Как нам веру и память жгли!

Но забыть-то мы друг о друге,

Что б там ни было, не смогли!

Впрочем, если б и захотели,

Как там, может быть, ни смешно,

Все равно бы ведь не сумели,

Не сумели бы все равно!

Чувства – страшная это сила!

И каким бы ветрам ни выть,

Слишком много у нас их было,

Чтоб хоть что-нибудь изменить.

Жизнь не вечно горит жар-птицей.

И, признаться, что, хмуря бровь,

Нам случалось не раз сразиться,

Огорчаться и вновь мириться,

И восторгами вспыхнуть вновь.

Все же, как бы жизнь ни штормила,

Только искренность наших фраз,

Честность чувства и правды силу

Нам ни разу не нужно было

Проверять, ну хотя бы раз.

Никаких-то мы тайн не держали,

И, теплом согревая речь,

Друг о друге всегда мы знали

Каждый шаг или вздох. Едва ли

Не от детства до наших встреч.

У людей есть любые чудачества,

Качеств множество у людей.

Но прадивость – вот это качество

Было, кажется, всех важней!

Звезды с вьюгой, кружась, колышатся,

Бьет за стенкой двенадцать раз…

Как живется вам? Как вам дышится?

Что на сердце сейчас у вас?

То ли радостью новой мучитесь,

То ль мечтаете в тишине?

Ну, а что, если вдруг соскучитесь,

Вот припомните и соскучитесь

Не о ком-то, а обо мне?..

Может, скрыть эту муку, ставшую

Сладкой тайной? Да вот беда –

Все равно вы с душою вашею,

А тем паче с глазами вашими

Не слукавите никогда…

Ах, как трудно мы воздвигаем

Замки праздника своего!

И как просто вдруг разрушаем

И при этом не понимаем,

Что творим мы и для чего?!

Впрочем, как бы там жизнь ни била,

Только время не двинешь вспять.

И все то, что для нас светило

И действительным счастьем было,

Никому уже не отнять!

Были праздники. Были грозы.

Шутки. Дятел в лесной тиши,

И упреки, и ваши слезы,

И ошибки моей души…

Искры счастья не брызжут долго.

Рвали сердце мне в злой борьбе.

Я считал, что я – рыцарь долга

И в другой прозвенел судьбе…

Но расплата придет, конечно,

Если мозг твой – тупей стены.

Был я предан бесчеловечно,

Так что помните, знайте вечно:

Вы стократно отомщены!

А за горечь иль даже муки,

Что принес я вам, может быть,

Сквозь года и дымы разлуки

Я вам тихо целую руки

И почти что молю простить!

И когда б синекрылый ветер

Мой привет вдруг до вас донес,

То в прозрачной его карете

Я послал бы вам строки эти

Вместе с ворохом свежих роз!

В мире светлое есть и скверное.

Только знаю я сквозь года:

Наших встреч красота безмерная

Многим людям уже, наверное,

И не выпадет никогда!