В далекую эру родной земли,

Когда наши древние прародители

Ходили в нарядах пещерных жителей,

То дальше инстинктов они не шли,

А мир красотой полыхал такою,

Что было немыслимо совместить

Дикое варварство с красотою,

Кто-то должен был победить.

И вот, когда буйствовала весна

И в небо взвивалась заря крылатая,

К берегу тихо пришла она –

Статная, смуглая и косматая.

И так клокотала земля вокруг

В щебете, в радостной невесомости,

Что дева склонилась к воде и вдруг

Смутилась собственной обнаженности.

Шкуру медвежью с плеча сняла,

Кроила, мучилась, примеряла,

Тут припустила, там забрала,

Надела, взглянула и замерла:

Ну, словно бы сразу другою стала!

Волосы взбила густой волной,

На шею повесила, как игрушку,

Большую радужную ракушку

И чисто умылась в воде речной.

И тут, волосат и могуч, как лев,

Парень шагнул из глуши зеленой,

Увидел подругу и, онемев,

Даже зажмурился, потрясенный.

Она же, взглянув на него несмело,

Не рявкнула весело в тишине

И даже не треснула по спине,

А, нежно потупившись, покраснела…

Что-то неясное совершалось…

Он мозг неподатливый напрягал,

Затылок поскребывал и не знал,

Что это женственность зарождалась!

Но вот в ослепительном озаренье

Он быстро вскарабкался на курган,

Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан

И положил на ее колени.

И, что-то теряя привычно-злое,

Не бросился к ней без тепла сердец,

Как сделали б дед его и отец,

А мягко погладил ее рукою.

Затем, что-то ласковое ворча,

Впервые не дик и совсем не груб,

Коснулся губами ее плеча

И в изумленье раскрытых губ…

Она пораженно взволновалась,

Заплакала, радостно засмеялась,

Прижалась к нему и не знала, смеясь,

Что это на свете любовь родилась!

Не могу никак уместить в голове,

Понимаю и все-таки не понимаю:

Чтоб в сране моей, в нашей столице, в Москве

Издевались над праздником Первое мая!

Дозволяется праздновать все почем зря

Вплоть до сборищ нудистов и проституции,

Праздник батьки Махно, день рожденья царя,

Но ни слова о празднике Октября

И ни звука отныне о революции!

Если ж что-то и можно порой сказать,

То никак не иначе, чем злое-злое,

Оболванить без жалости все былое

И как можно глумливее оплевать.

И хотелось бы всем нашим крикунам,

Что державу напористо разрушали,

Лезли в драку, шумели, митинговали,

И сказать, и спросить: – Хорошо ли вам?

Но не тех, разумеется, нет, не тех,

Кто шаманил в парламентах год за годом.

Те давно нахватали за счет народа,

А всех тех, кто подталкивал их успех.

Пусть не все было правильно в революции,

Пусть, ломая, крушили порой не то,

И, случалось, победы бывали куцые,

Только кто здесь виновен? Ответьте: кто?

Ваши бабки двужильные? Ваши деды?

От земли, от корыта ли, от станков?

Что за светлую долю, за стяг победы

Не щадили в сраженьях своих голов?

Так ужель они впрямь ничего не стоили:

И Магниток с Запсибом не возвели,

Днепрогэсов с Турксибами не построили,

Не вздымали воздушные корабли?!

То, что рядом, что с нами и что над нами,

Все большое и малое в том пути,

Разве создано было не их руками?

Зажжено и согрето не их сердцами?

Так куда же от этого нам уйти?!

Пусть потом их и предали, и обмерили

Те, кто правили судьбами их в Кремле.

Но они-то ведь жили и свято верили

В справедливость и правду на всей земле!

И вернутся к вам гены их, не вернутся ли,

Не глумитесь, не трогайте их сердца!

Знайте: были солдаты у революции

И чисты, и бесхитростны до конца!

Так зачем опускаться нам и к чему

Ниже самого глупого разумения?

И отдать просто-напросто на съедение

Все родное буквально же хоть кому.

Тех, кто рвутся отчаянно за границу,

Пусть обидно, но можно еще понять:

Плюнуть здесь, чтобы там потом прислужиться.

Ну а вам-то зачем над собой глумиться

И свое же без жалости принижать?

Все святое топча и швыряя в прах,

Вы любою идейкой, как флагом, машете,

Что ж вы пляшете, дьяволы, на костях,

На отцовских костях ведь сегодня пляшете!

Впрочем, стоп! Ни к чему этот стон сейчас!

Только знайте, что все может повториться,

И над вами сыны где-то в трудный час

Тоже могут безжалостно поглумиться.

И от вас научившись хватать права,

Будут вас же о прошлое стукать лбами.

Ведь Иваны не помнящие родства

Никому ни на грош не нужны и сами!

И не надо, не рвитесь с судами скорыми,

ставя жертв и виновников в общий ряд.

Это ж проще всего – все громить подряд,

Объявив себя мудрыми прокурорами!

Спорьте честно во имя идей святых,

Но в истории бережно разберитесь

И трагической доле отцов своих

И суровой судьбе матерей своих

С превеликим почтением поклонитесь!

Одни называют ее «чудачкой»

И пальцем на лоб – за спиной, тайком.

Другие – «принцессою» и «гордячкой».

А третьи просто – «синим чулком».

Птицы и те попарно летают,

Душа стремится к душе живой.

Ребята подруг из кино провожают,

А эта одна убегает домой.

Зимы и весны цепочкой пестрой

Мчатся, бегут за звеном звено…

Подруги, порой невзрачные просто,

Смотришь, замуж вышли давно.

Вокруг твердят ей: – Пора решаться,

Мужчины не будут ведь ждать, учти!

Недолго и в девах вот так остаться!

Дело-то катится к тридцати…

Неужто не нравился даже никто? –

Посмотрит мечтательными глазами:

– Нравиться – нравились. Ну и что? –

И удивленно пожмет плечами.

Какой же любви она ждет, какой?

Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!

Красивой-красивой! Большой-большой!

А если я в жизни не встречу такой,

Тогда мне совсем никакой не надо!»

Когда порой влюбляется поэт,

Он в рамки общих мерок не вмещается,

Не потому, что он избранник, нет,

А потому, что в золото и свет

Душа его тогда переплавляется.

Кто были те, кто волновал поэта?

Как пролетали ночи их и дни?

Не в этом суть, да и неважно это.

Все дело в том, что вызвали они!

Пускай горды, хитры или жеманны, –

Он не был зря, сладчайший этот плен.

Вот две души, две женщины, две Анны,

Две красоты – Оленина и Керн.

Одна строга и холодно-небрежна.

Отказ в руке. И судьбы разошлись.

Но он страдал, и строки родились:

«Я вас любил безмолвно, безнадежно».

Была другая легкой, как лоза,

И жажда, и хмельное утоленье.

Он счастлив был. И вспыхнула гроза

Любви: «Я помню чудное мгновенье».

Две Анны. Два отбушевавших лета.

Что нам сейчас их святость иль грехи?!

И все-таки спасибо им за это

Святое вдохновение поэта,

За пламя, воплощенное в стихи!

На всей планете и во все века

Поэты тосковали и любили.

И сколько раз прекрасная рука

И ветер счастья даже вполглотка

Их к песенным вершинам возносили!

А если песни были не о них,

А о мечтах или родном приволье,

То все равно в них каждый звук и стих

Дышали этим счастьем или болью.

Ведь если вдруг бесстрастна голова,

Где взять поэту буревые силы?

И как найти звенящие слова,

Коль спит душа и сердце отлюбило?!

И к черту разговоры про грехи.

Тут речь о вспышках праздничного света.

Да здравствуют влюбленные поэты!

Да здравствуют прекрасные стихи!

Парень живет на шестом этаже.

Парень с работы вернулся уже,

Курит и книгу листает.

А на четвертом – девчонка живет,

Моет окошко и песни поет,

Все понежней выбирает.

Но парень один – это парень, и все.

Девчонка одна – девчонка, и все.

Обычные, неокрыленные.

А стоит им встретиться – счастье в глазах,

А вместе они – это радость и страх,

А вместе они – влюбленные!

«Влюбленный» не слово – фанфарный сигнал,

Весеннего счастья воззвание!

Поднимем же в праздник свой первый бокал

За это красивое звание!

Месяцы пестрой цепочкой бегут,

Птицы поют, и метели метут,

А встречи все так же сердечны.

Но, как ни высок душевный накал,

Какие слова бы он ей ни шептал,

Влюбленный – ведь это не вечно!

Влюбленный – это влюбленный, и все.

Подруга его – подруга, и все.

Немало влюбленных в округе.

Когда же влюбленные рядом всегда,

Когда пополам и успех, и беда,

То это уже супруги!

«Супруги» – тут все: и влюбленности пыл,

И зрелость, и радость познания.

Мой тост – за супругов! За тех, кто вступил

Навек в это славное звание!

Время идет. И супруги, любя,

Тихо живут в основном для себя.

Но вроде не те уже взоры.

Ведь жить для себя – это годы терять,

Жить для себя – пустоцветами стать,

Все чаще вступая в раздоры.

Муж – это муж, и не больше того.

Жена есть жена, и не больше того.

Не больше того и не краше.

Но вдруг с появленьем смешного птенца

Они превращаются в мать и отца,

В добрых родителей наших!

И тост наш – за свет и тепло их сердец,

С улыбкой и словом признанья.

За звание «мать»! И за званье «отец»!

Два самые высшие звания!

Любим мы друг друга или нет?

Кажется: какие тут сомненья?

Только вот зачем, ища решенья,

Нам нырять то в полночь, то в рассвет?

Знать бы нам важнейший постулат:

Чувства, хоть плохие, хоть блестящие,

Теплые иль яростно горящие,

Все равно: их строят и творят.

Чувства можно звездно окрылить,

Если их хранить, а не тиранить.

И, напротив: горько загубить,

Если всеми способами ранить.

Можно находить и открывать

Все, буквально все, что нас сближает.

И, напротив: коль не доверять,

Можно, как болячки ковырять,

Именно все то, что разделяет.

То у нас улыбки, то терзания,

То упреков леденящий душ,

То слиянье губ, и рук, и душ,

То вражда почти до обожания.

То блаженство опьяняет нас,

То сердца мы беспощадно гложем,

Осыпая ревностями фраз,

Но причем ни на день, ни на час

Разлучиться все-таки не можем.

Кто ж поможет разгадать секрет:

Любим мы друг друга или нет?

Не привыкайте никогда к любви!

Не соглашайтесь, как бы ни устали,

Чтоб замолчали ваши соловьи

И чтоб цветы прекрасные увяли.

И, главное, не верьте никогда,

Что будто все приходит и уходит.

Да, звезды меркнут, но одна звезда

По имени Любовь всегда-всегда

Обязана гореть на небосводе!

Не привыкайте никогда к любви,

Разменивая счастье на привычки,

Словно костер на крохотные спички,

Не мелочись, а яростно живи!

Не привыкайте никогда к губам,

Что будто бы вам издавна знакомы,

Как не привыкнешь к солнцу и ветрам

Иль ливню средь грохочущего грома!

Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь

Встречать, терять и снова возвращаться,

Но если вдруг вам выпала любовь,

Привыкнуть к ней – как обесцветить кровь

Иль до копейки разом проиграть!

Не привыкайте к счастью никогда!

Напротив, светлым озарясь гореньем,

Смотрите на любовь свою всегда

С живым и постоянным удивленьем.

Алмаз не подчиняется годам

И никогда не обратится в малость.

Дивитесь же всегда тому, что вам

Заслуженно иль нет – судить не нам,

Но счастье в мире все-таки досталось!

И, чтоб любви не таяла звезда,

Исполнитесь возвышенным искусством:

Не позволяйте выдыхаться чувствам,

Не привыкайте к счастью никогда.

Она уснула на плече моем

И, чуть вздыхая, как ребенок, дышит,

И, вешним заколдованная сном,

Ни чувств, ни слов моих уже не слышит…

И среди этой лунной тишины,

Где свет и мрак друг в друге растворяются,

Какие снятся ей сегодня сны?

Чему она так славно улыбается?

А кто сейчас приходит к ней во сне?

Я знаю. Ибо я умен и зорок!

Улыбки эти безусловно – мне,

Ведь я любим и непременно дорог!

Сквозь молодость и зрелость столько лет

Идем мы рядом, устали не зная,

Встречая бури радостей и бед

И в трудный час друг друга выручая.

Но мудрая и добрая луна

Вдруг рассмеялась: «Чур, не обижаться!

Ты прав, конечно, но она – жена,

Пусть милая, а все-таки жена,

А им мужья, как правило не снятся!

На свете часто все наоборот:

Ты – муж прекрасный! Глупо сомневаться!

Но вот скажи мне: ты запретный плод?

Нет, я серьезно: ты запретный плод?

Ах, нет? Тогда не стоит волноваться!

Муж существует в доме для того,

Чтобы нести обязанность любую.

Он нужен для того и для сего,

Короче, абсолютно для всего,

Но толко не для ласк и поцелуя…

А если сам захочешь навещать

Вдруг чьи-то сны под звездным небосводом,

То должен тоже непременно стать,

Хоть в прошлом, хоть теперь, но только стать

Вот этим самым «запрещенным плодом».

Она уснула на плече моем,

Неслышно ночь под потолком сгущается…

Любимая моя, согрета сном,

Совсем по-детски тихо улыбается…

Лезть к ближним в мысли люди не должны,

И споры ничего не достигают.

Ну что ж, пускай средь вешней тишины

Ей сладко снятся лишь такие сны,

Что дорогое что-то воскрешают…

И если мне никак не суждено

Быть тем, кто снится в дымке восхищений

Иль в тайне острых головокружений,

Я снов чужих не трону все равно!

И я ревнивых игл не устрашусь,

Ведь может статься, озарен судьбою,

Я все равно когда-нибудь явлюсь,

Вот именно, возьму да и приснюсь

Душе, готовой восхищаться мною…

Пусть сны любимой остро-хороши,

Однако может все-таки случиться,

Что ведь и я не олух из глуши

И в песне чьей-то трепетной души

Могу и я торжественно явиться!