«Значит, с точки зрения Куличика, нам с хочугами повезло? – подумал Сен. – Значит, мы с ним – товарищи по счастью? Ну-ну».

– Господа присяжные! Сядь. Куличик, сядь! Перед тем как вынести справедливое и беспристрастное решение, взгляните на моего подзащитного… еще раз. Да, он счастлив. Но его ли следует в этом винить? Быть может, в этом повинно общество? Да, чужое счастье раздражает окружающих. Но не пора ли спросить и с окружающих? Вдумайтесь – разве это счастливое создание заслуживает несправедливого наказания? Разум и логика говорят мне – нет! Но решать вам.

– Суд в растерянности, – сказал судья. – Адвокат поставил нас в сложное положение.

«Я старался», – с гордостью подумал Сен.

– Мы не можем наказать философа по имени Песочный Куличик за возвращение, поскольку ему не запрещали возвращаться. И хотя означенный Куличик продолжает смущать общественное мнение, но он это делал и раньше, а за одно и то же преступление два раза не наказывают.

«Все, он свободен», – понял Сен.

– Подсудимый свободен, – объявил судья. – И может идти, куда хочет.

– Не дождетесь, – пропел Первертский. – Не для того я вернулся. А вернулся я для того, чтобы дать моему народу страсть и волю к жизни!…

– Дело закрыто! – базальтовый философ треснул молотком по валуну так, что и молоток, и валун разлетелись в щебенку.

Сен бросил быстрый взгляд в сторону. Порри и Амели сидели на пригорке, Мергиона прыгала вокруг постового и, кажется, блеяла. Это могло означать как провал операции по проникновению в катакомбы, так и ее скорое успешное завершение. В любом случае следовало продолжать удерживать внимание философов на своей персоне.

– А зачем высокий суд разбил молоток? – спросил он. – Как вы теперь будете другие дела рассматривать?

– Какие дела? – удивился судья. – Это единственное дело за два тысячелетия. Других дел не предвидится.

– А вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное?

– С настоящим философом, – строго сказал судья, – не может произойти ничего непредвиденного. Настоящий философ рассматривает причины и выводит из них следствия. Когда учтены все факторы, будущее становится ясным, понятным и предсказуемым.

– Да как же можно учесть все факторы? – не сдавался Сен. – А вдруг… ну… например, с неба упадет метеорит!

– Камни по небу, – сказал философ с прожилками, – летают очень редко. Если принять во внимание вероятность такого явления…

Завершить мысль философу помешал резкий хлопок и крики:

– Летит! Летит! Берегись!

Племя задрало головы и узрело явление, вероятность которого даже не стоило принимать во внимание – разумный камень, летящий по воздуху и вопящий:

– Лечу! Лечу! Берегись!

Отмотка

– Теперь куда? – спрашивал возница.

– Туда, куда ты прошлый раз поворачивал! – орали пассажиры.

– Ну все, – неискренне вздыхал водитель, – проехали. Придется возвращаться.

И, странное дело, хотя Горландец поворачивал сумбурно и бессистемно, через каждые двадцать поворотов такси возвращалось к воротам Первертса. Даже добрые от природы Харлей и Лужж едва удерживались от грубости и магиеприкладства[51]. Лишь заклинания Люди-любите-друг-друга, тайком выпускаемые отцом Браунингом, пока спасали водителя от недобрых Асса и Клинча. Один Бальбо продолжал жить в поэтическом мире и уютно посапывал, уткнувшись в рясу пастора.

Когда такси после очередной серии загадочных маневров снова подкатило к стенам Первертса, Лужж с лицом, означающим «Сожалею, но мне не оставили другого выхода», достал волшебную палочку. Браунинг с ничего не выражающим лицом изготовил четки.

– Вот здесь они и вышли, – сказал извозчик. – Или нет… Здесь они садились. И поехали мы тогда с ними…

Щелк. Призрачные лошадиные силы стали. Повозка замерла. Невидимая рука в невидимой белой перчатке подняла водителя за шиворот над сиденьем и хорошенько потрясла.

– А-а-а! – заголосил Горландец. – Грабители! Все забирайте, только жизнь сохраните. И такси, помру я без него! И деньги. И по счетчику оплатите. И на чай…

– Итак, любезный, – пастор пошевелил четками, и «любезного» совсем нелюбезно тряхнуло, – вы сказали, что знаете, куда отвезли четверых первокурсников.

– Знаю, ироды, знаю, благодетели! Тока не помню. Работа нервная, возраст огромный, памяти никакой!

– Какой это у тебя возраст? – высунулся Асс.

– Не помню! Говорю же – никакой памяти!