– до захода солнца того же дня, – оказывается слишком кратким, чтобы решить организационные проблемы; к тому же у тамошних энтузиастов анимации, как правило, нет средств для приобретения оборудования, а у населения – для оплаты их услуг). Вокруг них стягиваются разнообразные кружки сектантского пошиба, процветают всякого рода суеверия и кликушество, и только диву даешься, отмечая, как далеко может завести неверно понятая физика в сочетании с интеллектуальным произволом. Денег они либо вовсе не берут, либо почитают плату не гонораром, а подаянием.

Все прочие живут на широкую ногу – ну примерно как средней руки архитекторы, спортсмены, политики, владельцы автосервисов и закусочных… да мало ли кто еще! И так же, как они, во всем, что не касается личных счетов и профессиональных умений, аниматоры – это, как правило, зауряднейшие личности, не имеющие ничего общего с тем ходульным образом сусального сверхчеловека, что одной ногой стоит в

Вечности, а другой – в Бесконечности, причастен Небесам, Судьбе,

Жизни и прочим высоким понятиям, настроченным проклятыми писучими журналюгами такими большими и наглыми буквами, что лично во мне они давно уже не могут вызвать ничего, кроме тошноты.

При этом все мы, конечно, очень разные люди, которых роднит лишь одно обстоятельство: никто из нас не способен нести свой дар с достоинством.

Потому что это очень трудно. Потому что дар этот – и благо, и зло.

Поначалу человек гордится им, и прямит спину, и вскидывает подбородок, и стискивает зубы, и смотрит вперед стальным и холодным взглядом… А потом вдруг бац! – один от водки, другой от передоза, третий в петлю. Четвертый, пятый, шестой и так далее нашли свои собственные, глубоко личные способы угробиться, сократить жизнь или, как минимум, распылить талант: невольники богемы, упорно закабаляющие себя натужным стремлением к свободе…

– Серега! Давай сюда! – машет мне Шурец. – Что ты там стоишь?

Как и все мы, Шурец – тоже явление незаурядное. Ну, казалось бы, – аниматор! Вяжется ли это высокое прозвание с образом этого простецкого парня? Ему бы, при его-то круглой морде и кепке набекрень, коров пасти, или гайки крутить, или еще что – хоть в

ОМОН! – но только не возжигать огни в колбах Крафта. Так поди ж ты: возжигает почище других, только диву даешься. Мы с ним примерно на равных. Ноздря в ноздрю. То у него чуть круче попрет, то у меня. Две примы-балерины мы с ним. Только я на него совсем не похож (надеюсь).

А он вроде бы надеется, что совсем не похож на меня. И в целом мы друг другом довольны. Хотя и недолюбливаем.

А окликнул он меня именно потому, что уже на форсаже. В его кровь попал алкоголь, и душа стала большой-большой, а мир вокруг – маленьким-маленьким. То есть граммов триста пятьдесят кизлярского под ломтик лимона и бутерброд с осетриной.

Брыластый полковник услужливо отодвигает стул.

– Прошу вас! Вы Бармин?.. Бог ты мой, столько слышал, столько слышал!.. Мы к вам с таким уважением!..

Сажусь. Надо начать какой-нибудь разговор – нельзя же только мычать? – и я, принюхиваясь к рюмке (нет, не кизлярский, подымай выше: пятилетний арманьяк “R amp;R”), мелю языком, намекая на то, что лишь по чистой случайности могу сейчас разделить со столь приятными людьми – будем!.. – это скромное… м-м-м… удовольствие… чудом уцелел.

– Маша! Лимончика нам еще! Да шоколадку какую, что ли? Вы уже заказывали что-нибудь?

– Жратва – дело свинячье, – величаво сообщает Шурец.

Понятно. Насчет трехсот пятидесяти я ошибся. Бери выше.

– А что ж такое? – волнуется брыластый. – Что случилось?

– В том-то и дело, что, к счастью, не случилось. Еду утром на работу, представляете…

Пробка была невыносимой, я взял левее и погнал по встречной. Когда зеленый сменился желтым, я прибавил. Желтый как-то слишком поспешно превратился в красный. Я-то видел, что загорожен “Камазом”. А вот водитель “Волги”, бедолага, даже и не подозревал о моем существовании – он честно ехал на разрешающий.

Последней перед столкновением мыслью была та, что подушки безопасности придется резать, а у меня в карманах нет ничего острее авторучки.

Мы разминулись. Но наперерез уже бежал гаишник.

– Сдурел! – рявкнул он, когда я опустил стекло. – Летать скоро будете! Задом наперед будете ездить, черти! Документы! Машину к обочине!

– Тырщ-ктан! – сказал я умоляюще, вытаскивая грязно-розовое с флюоресцирующей зеленой полосой удостоверение Анимацентра.

Он скосил глаз в документ и сразу обмяк, будто после стакана.

– Так вы, стало быть, вон чего… Вы ж того, что ли?.. В Анимацентр, что ли? На сеанс?

Я кивнул.

– Да разве ж я не понимаю! – воскликнул капитан, восторженно сверля меня кабаньими глазками. – Как можно, Сергей Александрович! Вас же ж люди ждут! Пристраивайтесь!