Лева задумчиво покачал в ладони пустую чашку, потом резким движением перевернул и поставил на блюдце.

– Чертова Качария. Вот уж вечное спасибо отцу народов, будь он трижды проклят…

Белозеров вздохнул. Левину позицию он хорошо знал. Лева полагал, что проблемы, связанные с Качарией, имеют своим истоком выселение качарцев в Среднюю Азию и Казахстан в середине сороковых годов. Мол, вот их выселили ни за что ни про что, обрекли несколько поколений от мала до велика на униженное, гибельное существование. Потом разрешили вернуться на родину. А там за это время успела развиться новая жизнь… они оказались подвешенными между небом и землей… и вот так, дескать, слово за слово, одно к одному, дальше – больше: дожили… Сталинистом Белозеров себя не считал, но все же Левины речи на этот счет всегда его несколько коробили. Во-первых, что значит – ни за что? Совсем бы не было за что, так и разговору бы не пошло; во-вторых, если разобраться…

– Ахмед Гарипов пару дней назад в интервью газете “Репабблика” заявил, что в случае его прихода к власти, который, как ты знаешь, он считает законным и скорым, новое качарское правительство первым делом национализирует компанию “Качар-ойл”. Слышал?

– Слышал, – лениво ответил Белозеров. – Действительно, заявил. И что?

На самом деле ход рассуждений был ему очевиден. “Качар-ойл” принадлежит Леве. В случае ее национализации и, соответственно, утраты Лева лишится примерно трети своего состояния. Правда, у него останется “Промнефтегаз”, а это сила, мощь, это Сибирь-матушка, а не чахлые, испитые качарские скважины… Но все равно жалко. Между тем через три года выборы. И нынешний президент захочет продлить свои полномочия на новый срок. Для чего ему будут нужны деньги на предвыборную компанию. Он обратится к крупным предпринимателям. И те дадут, потому что хотят иметь в будущем некоторые преференции и надеются, что их не забудут. А Лева вправе заявить, что ни копейки не даст, – его-де разорили именно в пору правления нынешнего президента… Но это слишком прямо, а Лева не из тех, кто разъясняет простые истины. Да и куда ему деваться от выборов? Не на облаке живет… Нет, не то.

Лева взял чашку, стал разглядывать причудливые натеки кофейной гущи.

– Не то, – удовлетворенно сказал он, отставляя чашку. – Совсем не то.

– Что “не то”?

– Что ты подумал.

– А что я подумал?

– Ты подумал про выборы.

Белозеров хмыкнул.

– Подумал ведь? И неправильно подумал. От побора выборов… ха-ха!.. от выборов-поборов я все равно не отверчусь. Потому что только дети полагают, будто слово “олигархия” переводится как “власть немногих”, а слово “олигарх”, соответственно, – примерно как “представитель власти немногих”. А ты человек взрослый и знаешь, что олигарх – это всего лишь кошелек власти. Верно? Власть вправе в него залезть в любую секунду и взять столько денег, сколько захочет. А если вдруг кошелек упрется и не отопрется, порезать его на варежки. Да что я тебе толкую, строишь из себя юношу… просто смешно.

Они помолчали.

– Тоже мне, Вольф Мессинг, – буркнул Белозеров. – Читатель мыслей.

Но ничего не попишешь: с Левой он всегда чувствовал себя немножко мальчиком. Иногда, конечно, и ему удавалось его урыть, но редко, до обидного редко. Не башка, а компьютер.

– А вот знаешь, – оживился Лева, – мне один немецкий художник как-то рассказал такую хохму. Знаменитый такой художник, весь мир объездил, все премии во всех странах получил. А в школе он учился с одним парнем – ну как мы с тобой, примерно, – которого в свое время подцепила Штази. Ты этих ребят знаешь.

Белозеров кивнул.

– Взяли его на крючок капитально. Доносить заставляли, всякие гадости делать, пользовали во все дырки. Так сказать, не обинуясь.

Ты понимаешь.

Лева вопросительно посмотрел на Белозерова. Белозеров неопределенно кивнул.

– Трижды пытался с собой покончить, мучился страшно… И в какой-то момент ему удалось из Восточной Германии сбежать. Как-то хитро сбежал, через Венгрию. Пробрался в Западную. И, представляешь, поселился ровно напротив своего прежнего дома – на другой стороне реки Панков. На другой стороне границы. В Берлине и район такой есть – Панков, – зачем-то добавил Лева, хотя отлично знал, что

Белозеров работал в Берлине несколько лет, и Панков этот знал как облупленный, и ребят из Штази, говнюков этих, тоже навидался, уж слава богу…

– А потом они встретились. Уже после того, как стену повалили. Уже в объединенной Германии. Какая-то там у них годовщина окончания школы случилась. И потолковали, разумеется. Кто как жил эти годы, то-се. И вот мне этот художник и говорит: “Я объездил весь мир – почти все страны, чего только не навидался, всюду меня встречали, показывали местные достопримечательности… А он всего лишь перебрался через реку. Но когда мы с ним беседовали, я отчетливо понимал, что его путешествие оказалось куда длиннее моего!..” Вот так он мне сказал…

– Интересно, – кивнул Белозеров, взглянув на часы.

– Торопишься?

– Хотел заскочить тут в одно местечко…

– “Заскочи-и-и-ить”! “Мне не к лицу и не по летам!”

– Вот воистину лестная фраза! – отметил Белозеров. – Две цитаты: одна из меня, другая из Александра Сергеевича.

– Слушай, а что-то мы давно не собирались по-хорошему, – снова оживился Лева. – Посидеть, стихи почитать… молодость вспомнить… с какими-нибудь такими…

Белозеров невольно сморщился: представил, что Лева сейчас спошлит.

Этого он в нем не то чтобы не терпел, а как-то боялся.

– С какими-нибудь такими… “тетрадками своих стихотворений…” а?

– Ладно, Васильич, – несколько грубовато сказал Белозеров. – Какие наши годы? Еще повидаемся. Я поехал? А что касается этих дел, то пойми меня правильно. Я на службе, понимаешь? Я как собака: служу. И знаю, что кому нужно. Государству нужна стабильность. Ты и сам это лучше меня знаешь. Слово “стабильность” можно понимать по-разному.

Одни могут считать, что стабильность возникнет только в тот момент, когда к власти в Качарии придет оппозиция – во главе с Ахмедом