Sur le lac de Brienz je suis all'e voir le Giessbach, 'eclair'e aux feux de Bengale. Ce jour-l`a j’ai rencontr'e, `a quelques heures d’intervalle, le fameux Kossuth* et la Reine douairi`ere de Naples*.

A Thun j’ai donn'e lieu `a une singuli`ere m'eprise. Quelques stupides Anglais, ayant lu dans le livre des 'etrangers mon nom accompagn'e de ma qualit'e de Chambellan, et n’ayant, `a ce qu’il para^it, pu d'echiffrer de mon griffonnage que les mots: Empereur de Russie, se sont persuad'es que c’est bien l’Emp<ereur> de Russie en personne qui se trouvait incognito `a l’h^otel de Bellevue, `a Thun, et ont si bien accr'edit'e ce bruit, que le soir la musique de l’h^otel n’a pas manqu'e, par d'ef'erence pour l’Auguste visiteur, de tonner le Боже, царя храни. Ils ont pourtant fini par se d'etromper…

A Berne j’ai vu l’ours qui a croqu'e l’Anglais et qui ne para^it pas s’en souvenir — et `a Fribourg l’orgue, que j’avais entendu il y a 22 ans, m’a inond'e d’une tristesse qu’aucune parole humaine ne saurait exprimer.

Ah, ma fille, pourquoi vit-on jusqu’`a un certain ^age…

Eh bien, de tous ces endroits que je vous ai 'enum'er'es, je me proposai de vous 'ecrire, mais la conviction m’a manqu'e. Et, certes, elle aurait manqu'e `a moins. En effet, je ne sais ce qui vous arrive et comment je dois m’expliquer ce silence de n'eant o`u vous vous renfermez `a mon 'egard… Heureusement, j’ai us'e l’inqui'etude, car autrement j’en serais fou `a l’heure qu’il est… Les derni`eres nouvelles que j’aie recues de vous, c’est ta lettre en date du 2 juillet qui est all'ee me chercher `a Bade. Tu avais, peut-^etre, quelque raison de me l’adresser l`a. Car il y a 3 semaines que j’aurais d^u y ^etre. Mais au moment d’y aller je me suis si vivement rappel'e certaines impressions de la localit'e, la cohue des salons de jeu, le d'esoeuvrement affair'e de tout ce monde plus qu’`a moiti'e canaille se coudoyant toute le journ'ee comme dans une impasse, — voire m^eme le cercle pr'etentieusement exclusif de nos dames de P'etersb<ourg>, que je suis si s^ur de revoir longuement dans le courant de cet hiver. — Je me suis si vivement repr'esent'e tout cela, que j’ai eu honte de mon empressement `a aller ressaisir toutes ces belles choses si connues et toujours les m^emes, tandis qu’`a deux pas de moi je pouvais me donner le spectacle des plus grandes magnificences de la nature… Et c’est ce scrupule de conscience qui a d'ecid'e la tourn'ee que je viens d’accomplir… Maintenant me voil`a revenu encore une fois sur les bords du Lac de Gen`eve que j’ai revus avec un plaisir infini, tant il y a un charme tout particulier attach'e `a cette localit'e. Ce qui m’a aussi ramen'e ici, c’est une vague vell'eit'e de faire une course `a Chamonix, que je devais faire il y a trois semaines, mais qu’au moment donn'e des apparences de mauvais temps m’avaient fait ajourner. Maintenant c’est le moment de la saison le plus favorable pour la r'ealiser, mais cette r'ealisation d'epend de certaines conditions: et d’abord, il faut que je trouve `a m’associer `a quelqu’un de plus convaincu que moi, comme j’avais r'eussi `a le faire pour ma course pr'ec'edente gr^ace `a un bon jeune homme, un compatriote, un certain Mr Korsakoff, officier d’artillerie, et sorti depuis quelques mois seulement de la maison des fous, dont il a emport'e quelques impressions assez originales… Et puis — ou plut^ot avant tout — il faut qu’`a tout prix j’aie de vos nouvelles. Je viens de t'el'egraphier `a Bade-Bade pour r'eclamer les lettres qui pourraient s’y trouver `a mon adresse… et je puis dire avec toute v'erit'e, que j’en ai la fi`evre d’incertitude et d’impatience… Voil`a deux grands mois que je suis sans nouvelles directes de ma femme et de Marie. J’aurais commis des crimes `a ^etre traduit en cour d’assises, que je n’aurais pas m'erit'e un pareil supplice. Ceci, positivement, m’empoisonne tout… Enfin, `a la gr^ace de Dieu… Mais cette exp'erience ne sera pas perdue pour moi. Pour le 15 ao^ut st<yle> russe je serai bien certainement rentr'e `a P'etersb<ourg>. C’est vers cette 'epoque, je suppose, que tes fr`eres doivent y rentrer… Voil`a beaucoup de griffonnage, et que vous ai-je dit? — Ma sant'e est fort bonne, mais je puis bien dire qu’en ce moment c’est le cadet de mes soucis… C’est de vos nouvelles que j’ai besoin…

Мартиньи. Сион. Луэшские источники. Жемми. Кандерстег. Интерлакен. Тун.

Перечень этих мест подводит итог двух последних недель моей жизни путешественника. Это какой-то волшебный мир. Я собственными глазами уверился в том, что все это великолепие существует в действительности. Через месяц-другой буду в этом сомневаться.

За последние две недели мне выпало несколько чудесных минут… Минут, когда я чувствовал, что живу в прошлом, живу той жизнью, какой жили сто лет назад…

Знаешь ли ты, моя милая дочь, что такое, например, Жемми? Это отвесная гора высотой в семь тысяч футов, которая отделяет Луэшские источники от восхитительной Кандерстегской долины, ведущей к Тунскому и Бриенцскому озерам… Это один из самых трудных, самых опасных перевалов через Верхние Альпы. Одна француженка погибла там в прошлом году. Я вскарабкался туда и остановился на месте, где споткнулся мул этой несчастной дамы и откуда бедняжка скатилась, падая с утеса на утес, в пропасть глубиной сто футов. Она только что вышла замуж.

Что невыразимо прекрасно, так это полнейшая тишина, которая царит на этих вершинах. Это особый мир, живым уже не подвластный.

В Интерлакене я встретил множество русских, но никого из хороших знакомых, кроме генерала Путятина* и неизбежной мамзель Жерве, которую ее дядя, граф Блудов, пытался было запереть как сумасшедшую в лечебницу; попытка эта, впрочем, ни к чему не привела, если не считать довольно неудачного объяснения, которое бедный граф был вынужден напечатать в газетах, дабы оправдать свою безуспешную затею… Она собиралась рассказать мне эту историю во всех подробностях, однако колокол увозившего ее парохода прервал бедняжку на полуслове…

На Бриенцском озере я ходил смотреть Гисбах, освещенный бенгальскими огнями. В тот день я видел, с промежутком в несколько часов, знаменитого Кошута* и вдовствующую королеву Неаполитанскую*.

В Туне я послужил поводом к странному недоразумению. Какие-то тупоумные англичане, прочитав в книге приезжих мое имя, за которым следовало звание камергера, и, как видно, разобрав в моих каракулях лишь слова: Императора Всероссийского, вообразили, будто сам российский император, собственной персоной, находится инкогнито в гостинице «Бельвю» в Туне; и они столь успешно распустили этот слух, что вечером оркестр гостиницы не преминул, из чувства почтения к августейшему гостю, грянуть «Боже, царя храни…». Однако в конце концов заблуждение их было развеяно…

В Берне я видел медведя, который загрыз англичанина и виду не подает, что помнит об этом, а во Фрибуре орган, слышанный мною 22 года тому назад, преисполнил меня такой грустью, какую не выразить ни единым человеческим словом.

Ах, дочь моя, и зачем только люди доживают до старости…

Ну так вот, я предполагал писать тебе из всех тех мест, которые перечислил, но не был уверен, следует ли это делать. И оснований для подобной неуверенности было более чем достаточно. В самом деле, я не знаю, что с тобою сделалось и чем я должен объяснить себе то гробовое молчание, которым ты от меня отгородилась… К счастью, беспокойство мое уже исчерпано до дна, а то оно свело бы меня с ума… Последним известием, полученным мною от тебя, было письмо от 2 июля, отправленное в Баден. Пожалуй, ты имела некоторое основание адресовать его туда, ибо мне надлежало быть там 3 недели тому назад. Но в ту минуту, как я собирался туда ехать, мне так живо припомнились кое-какие впечатления, связанные с этим местом, толчея игорных зал, суетливое безделье всего этого люда, более чем наполовину состоящего из сброда, который день-деньской топчется там, как в тупике, — даже высокомерно обособленный кружок наших петербургских дам, на которых я и так вдоволь нагляжусь в течение этой зимы. — Я так живо представил себе все это, что устыдился своей готовности вновь окунуться во все эти прелести, столь знакомые и столь неизменные, тогда как в двух шагах от меня находились величайшие красоты природы, созерцанию коих я мог предаться… Именно этот укор совести и побудил меня предпринять поездку, которую я только что завершил… Сейчас я возвратился на берега Женевского озера и с бесконечным удовольствием вновь свиделся с ними, столько в этой местности совсем особенного очарования. Привела меня сюда также смутная надежда на поездку в Шамони, которую я собирался предпринять еще три недели тому назад, но вынужден был тогда отложить из-за ухудшения погоды. Сейчас самое подходящее время для ее осуществления, но для этого нужны определенные условия. Прежде всего мне следует приискать себе спутника, более решительного, нежели я, такого, как тот, которого мне посчастливилось найти в предыдущую мою поездку в лице одного милого молодого соотечественника, некоего г-на Корсакова, артиллерийского офицера, всего за несколько месяцев перед тем выпущенного из сумасшедшего дома, откуда он вынес довольно своеобразные впечатления… А затем — или, вернее, прежде всего — я должен во что бы то ни стало получить от вас известия. Я только что телеграфировал в Баден-Баден, чтобы вытребовать письма на мое имя, которые могут там оказаться… и скажу со всей искренностью, что нахожусь в лихорадочном возбуждении от неизвестности и нетерпения… Вот уже целых два месяца моя жена и Мари ничего мне не пишут. Если бы даже я совершил преступления, подлежащие уголовному суду, то и тогда не заслужил бы подобной кары. Это решительно отравляет мне всё… Что ж, положимся на милосердие Божье… Но это испытание не пройдет для меня даром. К 15-му августа русского стиля я наверное вернусь в Петербург. Полагаю, что к этому времени возвратятся туда и твои братья… Измарал много бумаги, а что я тебе написал? — Мое здоровье прекрасно, но могу сказать, что в настоящую минуту оно менее всего меня занимает… Известий от вас — вот чего мне нужно…

Воскресенье. 9 декабря

Говорят, почтеннейший Михайло Петрович, что мы, как Гомеровы витязи, обменялись шубами*. — Убеждениями мы уже давно друг с другом обменялись…

В самую ту минуту, что я хотел послать вам моего человека, приехал ко мне посланный из дворца, который и берется доставить вам ваше. — Но я все-таки завидую моей шубе, что ей удалось побывать у вас, жалею очень, что не мне. — Господь с вами. В<ам> усердно пред<анный> Ф. Тютчев