–  Этого ребенка давным-давно в больницу надо было уложить!
– гаркнул он.
– Я дам распоряжение - ее заберут прямо отсюда.

Он выхватил у Дрейтона поводья.

–  Черта с два, - сказал Маколи, сказал так, что Уигли, ставивший ногу в стремя, на секунду замер. Он пристально поглядел на загоревшиеся бешенством глаза, обросшее лицо, косматую голову. Уигли не привык, чтобы с ним так говорили, но он разбирался в людях и сейчас решил, что понял Маколи. Он вскочил в седло и наклонился.

–  Ты чего психуешь?

–  Никто не психует.

Взгляд Маколи стал мягче, но по-прежнему был направлен в упор на Уигли.

–  Я считаю, ты умно поступишь, если послушаешься мистера Уигли, - торопливо вмешался Дрейтон, укоризненно качая головой для вящей убедительности.

–  А в чем дело, друг?
– настаивал Уигли.
– Девочка больна серьезно, ты даже сам не представляешь - как. Почему ты против?

–  Слушай, Уигли, - сказал Маколи.
– Ты велел мне убираться вон отсюда.

–  Я сказал, что не могу оставить тебя тут.

–  Это все одно.

Но Уигли продолжал свое:

–  Если бы у тебя был ум, ты понял бы, в каком я положении.

–  Хочешь отправить моего ребенка в больницу.

–  Господи боже, а что тут плохого? Стоить это тебе ничего не будет. Лечение я оплачу. Большего с меня нельзя и требовать, верно?

–  Ты должен с благодарностью принять эту помощь, - вставил Дрейтон.

Но Маколи даже головы к нему не повернул.

–  Ты знаешь, в каком я положении, - негромко сказал он Уигли.
– И все же выгоняешь меня вон. Это жестоко. Что ж, ладно, будь по-твоему.

–  Ты, может, думаешь, я это делаю для своего развлечения?
– рявкнул Уигли.

–  Будь по-твоему, - повторил Маколи.
– И подавись своими благодеяниями.

–  Да что тебе взбрело…

–  Всем угодил - и вашим, и нашим. Обоим потрафил - и мне, и себе.

–  Дурень ты несчастный!
– взорвался Уигли.
– Ты даже выбраться отсюда не сможешь с больным ребенком. Тебе же хочу помочь.

–  Нет, ты скажи, кому ты делаешь добро? Только себе. Не мне, а себе, вот как. Единственный, кому ты помогаешь, - это ты сам, - зло выпалил Маколи.
– Ух, как тебе хочется избавиться от нас. Чем скорей, тем лучше. Тебя уже бьет лихоманка. Тебе уже мерещится, как стригали валяются в гриппу, в загонах блеют нестриженные бараны, еще тысячи вот-вот должны прибыть, и ты вмиг прогорел, потерял свои последние десять тысчонок и ума не приложишь, как выкрутиться. Ничего этого еще нет, но ты так сдрейфил, что для тебя уже все кончено.

Уигли слушал, багровея от злости, крепко стиснув дрожащие губы.

–  Вот слезу да отхлещу тебя как следует. Свинья неблагодарная. Сукин сын.

У Маколи сверкнули глаза, но он сдержался.

–  Овцы, загоны, стригали, капитал, даже вирусы гриппа - все это останется, Уигли, когда нас с тобой уже не будет и в помине.

Уигли спрыгнул с лошади. Маколи остался в дверях. Он легко отвел два яростных удара и схватил Уигли за руки.

–  Не делайте того, чего сами будете потом стыдиться, мистер Уигли.
– Когда его сильные пальцы разжались, Уигли отступил.

–  Если к завтрашнему дня не уберешься, выставлю с полицией.

–  Не надо мне грозить, - сказал Маколи.
– Я уйду. На вас я не в обиде. Я ведь вас понимаю. Просто хотел, чтобы вы поняли, что я понимаю вас.

Дрейтон, бледный, трясущийся, укоризненно качая головой и явно сознавая, что и сам чем-то повинен в этом неприятном инциденте, срывающимся голосом сказал Маколи, что ему должно быть стыдно за свою дерзость и глупость. Он наклонился, чтобы помочь Уигли взобраться в седло, но тот, отмахнувшись, сам сел на лошадь и поскакал галопом прочь, Дрейтон встревоженно затрусил следом.

Из-за угла выглянул Крапинка и заковылял к дверям. Он смотрел на Маколи так, словно внезапно увидел его в новом свете.

–  Я проглядел все представление, от первого звонка до «Боже, храни короля». Вот дал ты ему жизни. Разделал под орех.

–  Сколько времени?
– спросил Маколи.

–  Да, наверно, около шести. Ты пожуешь чего?

–  Это можно.

–  Парень ты, видать, бедовый, - ткнул его мордой в грязь. Так я пошел, кой-чего приготовлю.

–  Ладно, я скоро приду.

Маколи сел на ящик и вытащил из кармана письмо. С минуту он его разглядывал, тяжело дыша; потом открыл. Когда он стал читать, у него покалывало кончики пальцев. Письмо начиналось без обращения.

«Надеюсь, это письмо найдет тебя, потому что хочу тебе кое-что высказать. Ты думал, я поползу за тобой на коленях, чтобы ты отдал мне девчонку, так ведь, да? Ты думал, я жить без нее не смогу? Много же ты понимал, мерзавец. Тогда вечером ты смеялся, зато теперь - мой черед. Взвалил на себя обузу, так уж не жалуйся. С меня хватит: пусть теперь она твои нервы мотает. Назад не приходи. Я ни ее, ни тебя не хочу видеть. Ты сгубил мою жизнь, но, слава богу, я повстречала хорошего человека. Ты покалечил Донни, переломал ему ребра, сломал челюсть, он мог бы притянуть тебя к суду, но не такой он человек. Он джентльмен, не то что ты. Он добрый и заботливый. А ты просто животное и никогда другим не будешь, Я была сумасшедшая, когда решила за тебя выйти. Как только получу развод, мы с Донни поженимся. Я подам на тебя жалобу за невыполнение супружеских обязанностей. Ты получишь по заслугам, но не надейся, что это все. Я с тобой когда-нибудь еще рассчитаюсь, ублюдок. Чтоб ты сдох! М.»