Больше никакой подписи не было. Маколи вторично перечитал письмо - каждое слово в нем дышало ненавистью и злобой. Он посмотрел на марку. Письмо отправили четыре месяца назад, через два месяца после того, как он забрал Пострела. Но написано оно, наверно, было раньше, в нем Ощущалась еще не перекипевшая ярость и боль унижения, а потом его, наверное, припрятывали, как ядовитую пилюлю, где-нибудь в ящике или сумочке, и яд становился все смертоноснее. И тогда его наконец послали жертве.

Не торопясь, он скомкал письмо, скатал в комок между ладонями, чувствуя, как холодеют руки и ноги. Девочка что-то жалобно забормотала во сне. Темнело, в комнату просеивались сумерки.

–  Эй, друг!
– позвал из кухни Крапинка.
– Иди сюда, подзаправимся.

Зайдя на кухню, Маколи, брезгливо скривившись, бросил в печку скомканное письмо. Мысли его были в смятении. Крапинке, которому не терпелось потолковать о давешней перепалке, он коротко велел заткнуться. Тот сначала обомлел, затем миролюбиво Согласился «сменить пластинку», благо их у него предостаточно. Он что было сил старался разговорить Маколи, смятение которого все время чувствовал. Но и его в конце концов расхолодили хмурая молчаливость и отрывистые ответы - он сник и завел нудный разговор о шерсти, о дожде и о политике.

Отлучившись минут на пять, он возвратился, зябко поеживаясь и потирая руки.

–  Ох ты!
– выкрикнул он испуганно, - нынче ночью надо бы иметь хорошую перину.

Он встал спиной к огню и смотрел, как Маколи свертывает самокрутку.

–  Ты что, всерьез решил завтра отчаливать, приятель?

–  Я же ему сказал, ты слышал, - не глядя, отозвался Маколи.

–  Слышал, знаю… только как же ты с девочкой и все такое…

Маколи, казалось, задумался над его доводами, и Крапинка продолжал:

–  Я считаю, оставайся тут и все. Что он тебе сделает, Уигли? Да и вообще, человек он не злой.

–  Я лучше подохну, чем останусь, - сказал Маколи.

Крапинка помрачнел. Он свернул тонкую, как спичка, самокрутку-гвоздик и задумчиво подправлял кончики.

–  Да, не повезло, вот все, что я могу сказать. Но ведь никто не виноват.

–  Кто-нибудь виноват, - сказал Маколи.

–  А, брось, приятель, от беды никто не застрахован. Я тебя очень даже понимаю, но ты не в силах что-то изменить. Как, бывало, мой напарник Хинчи. Вечно он не ко времени влипнет в неприятность. Конечно, ему рот легко было заткнуть, а что пользы?

Маколи встал.

–  Мне нужны дрова. Как можно больше. Тащи все, что попадется, слышишь, Крапинка?

Он быстро вошел в дом, возбужденный, злой. Достал из свэга топорик, засунул его рукояткой за пояс, и поволок в соседнюю комнату столик, сделанный из керосинового бачка. Он так сильно двинул плечом дверь, что треснула доска и замок вывалился на пол. Дверь распахнулась. Маколи швырнул в комнату бачок.

Он вышел в морозную тьму. Пронизывающий ветер, казалось, дул с заледеневших звезд, блестевших в холодной бездне неба. Маколи чувствовал, что все это уже становится смешным. Слишком много злоключений выпало на его долю: перебор. Куда уж дальше, если он рыщет по участку в поисках топлива, когда через несколько дней у двери будет стоять поленница с дом высотой.

Но, как человек бывалый, он времени зря не тратил. Ободрал сухую кору с погнувшихся деревьев и с бревен. Набрал щепок. Их много было внутри пустых прогнивших бревен. В расположенном на уровне земли большом дупле внутри старого, но не сухого еще дерева скопилась огромная куча принесенных ветром палых листьев, сучков. Он выгреб ее всю. Выкорчевал несколько кряжистых мокрых пней и в два приема снес их в дом, прихватив валявшиеся тут же коряги. Крапинка набрал полкорыта щепок, в том числе и сухих - из сарая, подобрал возле забора несколько чурбачков и притащил два больших ящика из своей комнаты.

–  Эй, тут, видно, чертовски холодно, да?
– Крапинка поежился.

Маколи тщательно уложил в печке сухие и сырые дрова и множество скомканных старых газет и журналов. Потом полили всю эту груду керосином из фонаря. Поджег и начал раздувать огонь. Пламя продвигалось крадучись, ощупывая сырое дерево, то и дело клубами густого дыма отползая назад, а Маколи все продолжал трудиться, слушая, как потрескивает, фыркает мокрое дерево.

Потом огонь разгорелся, и, когда в комнате стало совсем тепло, Маколи пошел в соседнюю. Он переложил Пострела на свою кровать, а матрац и всю постель отнес и свалил на пол у стены напротив печки. Возвратившись, завернул ребенка в одеяло и вынес в другую комнату. Девочка ужасно мучилась.

Холодный воздух в коридоре вызвал новый приступ кашля. Ее тельце дышало жаром, к его щеке прижалась влажная, горячая головка.

–  Ты думаешь, поможет?
– спросил Крапинка.

–  Кто знает, - не останавливаясь, отозвался Маколи.
– Если удастся сбить температуру, поможет.

Он налил в горсть эвкалиптового масла и натер им спину, грудь и шею Пострела. Ее кожа запылала ярко розовым, четко проступили голубые жилки. Туго обтянутая кожей грудь напоминала хрупкую угольчатую корзинку. Ключицы выпирали, словно кости общипанной птицы. Полным рядом вырисовывались на спине кругляшки позвонков.