–  Да, я люблю слушать говор воды, - сказал он, опускаясь на корточки и без церемоний придвигаясь к огню.
– Если к реке прислушаться, она разговаривает. Чего только не говорит она, - то убаюкает тебя, то вдруг расскажет этакое, что волосы дыбом поднимутся. А то - смешное что-нибудь и тому подобное.
– Он вытащил из костра докрасна раскаленный сучок и, энергично посасывая, торопливо раскуривал большую воронкообразную самокрутку.
– Она годами рассказывает свои истории. Никогда не иссякает. Не может она иссякнуть. Если истощаются ее запасы, она пополняет их из Дарлинга или из Баруона*; из самых глубин Юга и отдаленнейших окраин Запада добывает она свои истории и всегда найдет, что рассказать. Она королева рассказчиц, наша Кастлрей.

* Баруон – река в Новом Южном Уэльсе.

Сидя на бревне, Маколи измерял говоруна оценивающим взглядом. Откуда такие берутся? Слишком много времени проводят в одиночестве. Слишком долго бродят по необитаемым местам. Слишком много на их долю достается солнца и простора, слишком мало человеческих голосов. Они вмещают в себя все, как архив. Комплект привычек неизменен, как набор инструментов, и в равной степени необходим. Любимое присловье, привычный лексикон. Как к живому человеку привязываются они к походному котелку и миске. Лелеют и хранят разные безделушки и обижаются по пустякам. Это старые девы пустынных дорог.

–  Зачем ты нацепил эту штуковину на голову?

Бродяга обернулся и стал разглядывать Пострела, сперва багровым глазом, затем - вторым, здоровы. Он плутовать хихикнул.

–  Кого это я там вижу? Девочку? Да, маленькую девочку.

–  Как она называется, эта штуковина?

–  Называется она, дитя, мое, глазной щит. Для чего я ношу его, спрашиваешь ты. По многим причинам. Чтобы в полную меру пользоваться щедростью солнца. Чтобы не потела голова и у меня не вылезли остатки волос. Чтобы удобнее было почесать голову. Гляди.
– Он почесался.
– Шляпу, например, пришлось бы для этого снять, я ношу его, чтобы затенять глаза, ибо глаза мои уже не те, что были.

Судя по виду этой штуки, подумал Маколи, ты нацепил ее, когда был не старше Пострела. Бродяга встал, потянулся и снова уселся.

–  Ты меня, конечно, знаешь.

–  Сроду не видал, - холодно ответил Маколи.

–  Но мое имя тебе известно?
– спросил бродяга, спросил так, словно имя его гремело по всей Австралии.

–  Если слыхал, так известно.

–  Десмонд, - сказал бродяга. Маколи качнул головой.

–  Нет, такого я не слышал.

–  Из этого я заключаю, - заговорил после паузы Десмонд, - что ты не особый любитель чтения или же память твоя оставляет желать много лучшего.
– Он подался вперед.
– А читать ты умеешь?
– спросил он с надеждой.

–  Да вроде бы, - сказал Маколи.

–  Вот как, - огорчился Десмонд. Потом с достоинством прокашлался.
– Мое имя часто можно встретить на страницах «Фермера и поселянина», «Сельской жизни», «Бюллетеня» и тому подобное. Я пишу стихи, понимаешь ли. Знаешь ты, что такое стихи? Поэзия. Вот что я пишу, приятель. И подписываюсь просто одним именем - Десмонд. Конечно, полное мое имя звучит иначе - Десмонд Алоизиус Томас О'Дауд и тому подобное, но они не могут его поместить, к тому же одно имя легче запомнить. Ну как, не припомнил ли ты хоть теперь?

Маколи пожал плечами,

–  Может, это потому, что я стихов не читаю, - попытался он смягчить удар.

–  О, ты не представляешь себе, приятель, чего ты лишился.

–  Представляю, - сказал Маколи.
– Потому я их и не читаю.

–  Ну, этого я просто не могу понять. Возможно, ты изменишь свои взгляды, прочитав мой альбом с вырезками. Я вожу его с собой. Напомни завтра, чтобы я его показал тебе.

–  Напомню, - отозвался Маколи предельно безразличным тоном.

–  За это ведь и деньги платят. Я недурно зарабатываю. С грамотой я не особенно в ладах, но меня это не тревожит. Там у них есть грамотеи, они приводят все в порядок и тому подобное.

–  Это хорошо, - сказал Маколи.

–  Но я все-таки не понимаю, нет не понимаю. Не ценить поэзию способен лишь человек, который ни хрена ни в чем не смыслит.

–  Не говори это слово, - пискнула Пострел.

–  Слово? Какое слово и тому подобное?

–  То, какое ты сказал. Оно гадкое. Так мне папа сказал.

–  Спи давай, - прикрикнул смущенный Маколи.

Десмонд склонил голову набок, как попугай, и его глаз багрово засветился в отблеске костра. Он похлопывал себя по лбу, роясь в памяти, бормоча. Потом его вдруг осенило и, совершенно потрясенный, он резко выпрямился. Сдернув с головы свой козырек, он отвесил не глубокий, но почтительный поклон.

–  Никогда больше не буду, - пообещал он.
– По крайней мере, в присутствии дамы. Простите, юная мисс. Со мной крайне редко случаются подобные конфузы и тому подобное, уверяю вас.

Маколи зевнул. Теперь он наконец разобрался и решил, что все в порядке. С придурью, конечно, старикан, но безвредный. Впрочем, пора бы ему убираться, от его трепа голова кругом идет. Для одного вечера наболтал он достаточно. Маколи раздумывал, как бы спровадить Десмонда, в то же время не обидев его. Он перепробовал все известные ему уловки, зевал, потягивался, чего только ни вытворял, но Десмонд лишь еще сильнее распалялся. Всю жизнь накапливая знания и опыт, он воздвиг из своих сведений, соображений и мнений мощный столп, величиною с эвкалипт, и успел пока что отщепить от него лишь одну лучинку.