В темноте не поймешь, сколько времени прошло. Темнота неподвижна.

В четыре… камеру откроют в четыре. Если решат, что он не пьян, значит - не пьян. Дичь какая-то - хоть бы уж под залог отпустили.

Гнев утихал, вытесняемый чувством тревоги, она становилась все мучительнее, все сильней; страшные картины рисовало ему воображение. Вот ее ботиночек плывет по воде; из-под наспех насыпанной груды земли торчит край ее платья; огонь бушует, а тот чокнутый старый бродяга все подваливает да подваливает в него хворост.

Маколи уцепился за решетку и начал трясти дверь. Тряс, тряс - никто не появился.

Его замутило от страха. Он тяжело дышал. Он чувствовал такое напряжение, что казалось, еще немного и у него хрустнут кости. Повалить бы эти стены, как картонные, и вырваться на волю.

Хоть бы знать, кто он такой, этот старик. Что он прячет за своей терпеливостью и россказнями, которыми так приманил к себе наивного ребенка? Может быть, все это игра? Может, за маской безобидного простодушия прячется зверь, - моложе и сильнее, чем кажется, зверь коварный, опасный?

Но и без этого все скверно. Достаточно, что он такой, какой он есть. Вполне достаточно.

Дверь приоткрылась, темноту прорезал свет. Маколи выпустили, он рванулся, словно тигр из клетки. Его еще помытарили, заставив, как положено, заплатить по счету, вернули вещи. Потом заявили, что ему повезло. Он выбежал из участка и, не останавливаясь, помчался по дороге, все больше удаляясь от городских огней; он несся что было сил, подгоняемый тревогой. Но вот, леденея от ужаса, он, наконец, добежал. Горел всего один костер. Маколи все бежал, пока не ворвался в освещенный огнем костра круг; там он замер, пристально вглядываяь.

–  Ш-ш, - разогнувшись, прошипел человечек, поднялся и предостерегающе поднял руки.
– Молчи. Она только что уснула.

Маколи метнулся к противоположной стороне костра, глянул вниз, затем присел на корточки, обвел взглядом худенькое прикрытое тряпичным одеялом тельце, пристально вгляделся в личико с надвинутым на переносицу козырьком. Медленно поднялся.

–  Ну, как с ней, все в порядке?

–  А ты хорош, голубчик, должен я сказать, - попрекнул его Десмонд.
– Бросил бедного ребенка так надолго и тому подобное. Накачался небось?

–  Я вот тебя накачаю!
– огрызнулся Маколи; успокоившись он разозлился.

Десмонд взглянул на него из-под кустистых бровей. Без козырька лицо его как-то странно изменилось.

–  Разумеется, это не мое дело, но не могу понять, как ты ухитрился на столько времени застрять у бабы. Удивляюсь, как она сумела выдержать такое и тому подобное.

–  Что ты блеешь, словно старая коза? Баб каких-то выдумал. Не был я у бабы. Меня в каталажку посадили. И если ты хоть на минуту замолчишь, я расскажу тебе, как это вышло.

–  Она тоже поймала две рыбы, - сипло сказал Десмонд.
– Одну оставила для тебя.

–  Ты будешь слушать или нет?

Десмонд покорно сел. Маколи вдруг почувствовал, что выдохся. У него по-прежнему колотилось сердце; стучало в висках, но все тише и тише. Голос стал хриплым. Он то и дело умолкал, чтобы перевести дыхание, хотя рассказ не занял много времени. Сейчас, когда все было уже позади, он поражался своей глупости. Так бесноваться от сознания бессилия, так потерять над собой власть, вообразить черт знает что. Тот человек, которого он представлял себе в тюрьме, и тот, которого он видел здесь, не имели между собой ничего общего. Этот - есть на самом деле, тот другой - кошмарный сон, но ведь еще совсем недавно тот другой существовал, а сном был этот.

–  Ты мне не веришь?
– спросил он.
– Хотя плевал я, веришь ты или нет. Я не в обиде, что ты распсиховался. Тяжело тебе, наверное, с ней пришлось.

Десмонд присел на корточки, подбросил в костер несколько щепок. На угольях стояла кастрюля, прикрытая эмалированной тарелкой, на первой тарелке еще одна - вверх дном. Вода кипела, из-под тарелки валил пар.

–  Ясное дело, ты поволновался, - сказал Десмонд.
– Но ты несправедливо и тому подобное говоришь, будто я могу распсиховаться из-за того, что мне пришлось утешать убитого горем ребенка. Я к таким вещам, признаюсь, не привык, но я сладил с ней. Сперва рассказывал ей разные истории, потом рассказывать уже стало ни к чему. Она решила, ты сбежал, обманул ее. Хотела догонять тебя. Я силком ее удержал и тому подобное. Просто удивился, сколько в ней силенок. Она тут такое вытворяла, что чуть не вывела меня из терпения, но я сладил с ней, - сообщил он со сдержанной гордостью.
– Я ей песни пел, дал свой козырек; насчет тебя плел черт те что и тому подобное. И вот она, наконец, уснула.

Маколи взглянул на небритое, освещенное падающими от костра бликами лицо старика, на его согнутую спину, натруженные руки с отполированными, как галька, мозолями; у него заныло сердце от жалости к доброму, восторженному чудаку.

–  Славный ты малый, Десмонд, - сказал он, кладя руку на его костлявое плечо.

Похвала, казалось, вернула Десмонду утраченные силы и разговорчивость. Он засуетился у костра, оживленно приговаривая:

–  Ты небось с голоду помираешь. У меня тут приготовлена отличная паровая рыба.
– Он поднял верхнюю тарелку; на дне второй лежало четыре сочных куска рыбы.
– Не откажешься, я сразу вижу по выражению лица и тому подобное. В мешке сзади тебя - хлеб и сало. Угощайся. Сбегаю пока за водой, вскипячу котелок чаю.