— Эти двое, если по-простецки — «дур-машины» с интересным боевым опытом, просто добить которые нужно иметь несколько жизней и вагон здоровья. Как в компьютерном квесте.

В технике рукопашного боя особо не сильны. Но обычно одного, ну двух "прямой наводкой" в лоб бывает от них вполне достаточно. В довесок работают неплохо ножами и штыком….

Гогот утопил мои последние слова. Что верно, то верно, — о недюжинной силе наших "трёх богатырей", — Переверзи, Глыбы и Вурдалака, — ходили почти легенды. Работая вместе, эта троица легко заменяла эскадру бульдозеров средней мощности. А каждый по отдельности они легко перетаскивали на себе за один присест почти столько же, сколько батальону вьетнамцев нужно одолевать всю ночь.

— Ну… — я подождал, пока стихнут излияния восторгов в адрес наших Геркулесов, и тоже позволил себе немного улыбнуться. — Вот, собственно, и всё. Все наши "резервы".

— Босс, а как же Вячеслав, наш Сабирушка, Шурко? Другие ребята?! — Казалось, народу не слишком было понятно именно такое деление нашего воинства. Как-никак, эти парни, да и почти все другие, проявили в своё время почти чудеса смелости и кое-какие умения в бою. Как наши, так и свежее пополнение. Они что, — безнадёжные?

— Относительно разговора о «портовских» они — просто "наши люди". Наши сограждане, если так понятнее. Отважные, смелые…, но они всего лишь часть нас. Не больше и не меньше. Мы всегда можем доверить им наши спины в бою, но… Но для некоторых видов операций им не хватает особенного «веса». Жира на боевых мослах, жил на хищной шее… Опыта и той, особой формы жестокости, которая и делает из обычного солдата универсального и изощрённого убийцу. Мясника, — умелого, расчётливого, хладнокровного, грамотного и даже утончённого негодяя. Художника, живописца смерти, если такое сравнение поможет вам всем понять именно ТАКОЕ умение бойца… Нет, не бойца. Хищника. Убийцы.

— Гос-споди…, Босс… Умеете же Вы найти эпитеты… Давно вот хотел у Вас спросить… А вот откуда Вы всё это…ну, и вообще, — столько, знаете? — Луцкий, видимо, действительно давно собирался задать мне этот вопрос. Но решился не сразу. Решившись же, выпалил с ходу всё, перебив меня на полуслове. А сейчас как-то робел, без надобности протирал и без того сверкающие очки, подслеповато щурясь без них на меня в свету ламп.

— Откуда? — Видит Бог, мне не очень хочется начинать этот разговор. Разговор обо мне. О чём угодно, — о птичках в гнёздах, о шуме листвы в саду ночною порой… Хотя — какая разница, о чём мне сегодня говорить? Я сам для себя — далеко не худший повод для разговора, ей-богу!

— Пожалуй, мне стоит об этом сказать более подробно. Потому как всё, что вы все действительно знаете обо мне, не боле чем отражение света от крохотного зеркальца на ночном небе.

— Вопрос твой, Лёха, правильный. Меня бы тоже весьма интересовал вопрос, — откуда старый предводитель кучки вооружённых землепашцев знает то, что просто не положено знать мирному инженеру. Строителю, пусть даже и продвинутому настолько, чтобы перечитать гору всяческой литературы, а на досуге распылять на атомы соседские курятники, — в познавательных целях, так сказать…

…Чужие откровения всегда вызывают повышенное внимание публики. А уж если песнь своей жизни затевает на гуслях откровения ваш, обычно такой загадочный и крутой шеф, — слушал бы и слушал. Боясь пропустить хоть слово… Поэтому легко себе представить, какую благодарную аудиторию я собрал. Мне не хотелось её разочаровывать, но сегодня я что-то не в форме. У порога вот-вот застучит рогами в ворота новая беда… А потому не буду особо соперничать красноречием с Нероном.

— Я мог бы много, очень много рассказать вам разных баек, историй и случаев из своей жизни, которые и сделали меня таким «всезнайкой». Но у нас просто нет на это времени… Ни одного лишнего часа. Поэтому я буду предельно краток, а вам предстоит успеть понять, впитать и запомнить всё то новое для себя, что вы сейчас услышите. Поскольку всё это я расскажу лишь ОДИН раз…

Последние слова я произнёс каким-то сиплым карканьем. Отчего-то запершило в горле. То ли потому, что я и без того говорил сегодня много, то ли по причине того, что… Я тщательно прокашлялся и постарался сделать голос почти уверенным:

— Никому из тех, кто знал и знает меня в этой жизни, мне не приходилось говорить ничего подобного. С девятнадцати лет я ношу это в себе, и ни при каких обстоятельствах не мог, не имел права трепать об этом, дав в этом клятву… — я поморщился… — своей стране…

Стране, которая вальяжно требовала от меня и получила очень многое, если не всё, на что я был способен. Но стране, которая ничего не обещала мне взамен. Кроме разве одного, — сурово покарать за то, "если ты когда-либо, где-либо и кому бы то ни было откроешь свою вонючую пасть"… — Я горько усмехнулся сам себе.

…Усердное сопение внимающего собрания говорило о том, что никто не хочет пропустить ни слова. Даже вечно шуршащий чем-то Чекун уподобился статуе мёртвого ленивца. До того он был неподвижен, восседая на полу по-турецки.