— Где мои друзья… с-сука!!! — я жёстко бью лежащего выставленным из сжатого кулака средним пальцем прямо в середину его огромного, мясистого уха. На стыке примыкания уха к челюстному узлу, и на десять миллиметров назад от виска.

Тот молча, — еле-еле хватает сил, — сдвигает руки к голове, прикрывая ими посиневшее от удушья лицо.

Я убивал таким ударом, что называется, влёт.

Но сейчас я как-то странно слаб.

И тем не менее ему хватает этого за глаза, чтобы прийти в то состояние, когда полуявь уже можно отличить от дурного сна…

И из-под жёлто-восковых и костистых, не мытых с месяц ладоней, доносится глухое, тягучее и задыхающееся «икание», сказанное куда-то в подтаявший под ним снег:

— Мы… и-ихх… Мы е-е… е… ли… их…

В моей голове словно взрывается гирлянда приготовленных к яркому торжеству воздушных шаров.

Я сижу несколько секунд совершенно неподвижно, затем медленно поворачиваюсь к нему всем корпусом:

— Ты ведь так и не сказал мне, тварь, каково это было на вкус… — и не спеша, но в один приём, размеренно и точно, вгоняю в его затылок шило. По самую рукоять. Чуть под углом к мозжечку.

Раздаётся чавкающий хруст, его измученные останки подпрыгивают немного на месте…

И вместе с его последним смрадным вздохом, с облегчением рванувшимся к белеющим небесам, я резко и совершенно безболезненно для совести просыпаюсь…

…Так вот оно, — то, что так давно и безуспешно ищет весь оставшийся на шестке жизни, торчащем посреди бездонного местного болота, человеческий клубок…

Господи, кто бы мог подумать… Это всё-таки явно они и есть, те самые, Второй и Третий, — «боевой» и «критически-резервный», — входы в запутанные лабиринты знаменитых тоннельных клоак…

А не те присыпанные кучами крупного мергеля ямы, которые мне когда-то, ещё лет десять назад, показывали наши «местные» десантники.

Внутри я ещё ни разу не был, но это не суть важно.

Ты ведь там? Ты там, там…, Вилле… Ну, что же, я пришёл, привет тебе!

…Мне не нужно тащиться теперь к Первому, карабкаясь по осыпающимся крутым склонам, рискуя лишиться головы или, как минимум, до костей ободрать тело о камни.

И вот это было из приятностей, к которым приковылял, ведя меня за собою, измождённый и бледный Жук.

…Когда я поднялся, мучительно содрогалась от боли каждая мембрана моей клетки, меня тошнило. Нет, не потому, что я убил эту, очередную в своей жизни мерзость, как мокрицу, вытряхнутую из прелого от сырости ботинка.

Я убил их, таких вот «недочеловеков», уже столько, что сам не раз невольно задумывался — не пора ли мне остановить себя, просто вскрыв себе вены, чтобы не стать с ними в один ряд, или не перещеголять их в непристойности, называемой безумное побоище?

Странно, но они не являлись ко мне во сне. Как это бывало с другими.

Должно быть, я при жизни напугал их уже настолько, что визит ко мне даже мёртвыми не обещал им ничего, кроме непрерывно испытываемого ужаса…

Хм…

…Скорее всего, виновником моей тошноты и боли была слабость. У неё есть свои, известные лишь мне корни. И тогда я потянулся за медпакетом.

С осуждением и презрением смотрел на меня, обхватив колени и положив на них подбородок, грустный Жук.

Плевать мне на тебя, парень…, - мне это нужно.

— Не смотри на меня глазами беременного циклопа, салага… — после укола в моей голове что-то щёлкало, скрежетало шестерёнками и натужно гудело.

Иными словами, там спешно наводился полный порядок. Как в очищающемся от всякого хлама мощном, предназначенном для решения сложнейших задач компьютере, на котором только и делали, что играли в "косынку".

Ревизия ненужного и выжигание неважного.

Поэтому через три минуты я встал, полностью готовый ко всему, как свежевыбитый коврик.

Распахнув настежь по-прежнему верную мне душу ранца, я извлёк на свет самые главные сокровища цивилизации, — разный инструментарий, наиболее точно и наверняка регулирующий численность населения на квадратный метр земной поверхности.

И нагло, не скрываясь, направился прямо к этому стойлу, полному отвратительных животных, — смеси лишайного ишака с гадюкой.

…Я не пожалел для них ничего, что имел.

Это не заняло много времени.

И когда, подхватив баул и дав злого пинка остолбеневшему Жуку, я погнал его по известному мне самому направлению, снег уже перестал.

И над задумавшимися о Вечном и Бренном горами, которым было по херу на нашу возню, висела изумительной свежести тишина.

За моей спиною жарко и с радующим слух «влажным», сочным треском догорали кучи свежих тел…