— Ну почему наврал. Не совсем. Просто сверхцивилизация — это современная мифология, не более… Попытка с человеческих позиций объяснить нечеловеческое, искать мораль в законах природы… Думаю, что рыжему было просто лень объяснять, вот он и брякнул, что понятнее… Ты что-нибудь слышал об отторжении тканей?

— Трансплантация, там, пересадки сердца, тканей, доктор Барнард?

— Да… И вот мне кажется иногда, что с тобой и с Глуховым происходит нечто подобное. Вы работаете, а природа это отторгает. Мироздание защищается. Своего рода закон сохранения равновесия между убыванием энтропии и развитием разума… Природа слепа. Она может только сопротивляться…

— И ты считаешь, что…

— Выключи чайник — кипит. Да, я считаю, что в каком-то смысле у вас нет врагов. Идет обыкновенное отторжение тканей. И вам нужно только решить, продолжать эксперимент дальше или остановиться…

— Природа не дура… — с сомнением покачал головой Малянов. — Если это так, то тогда…

— Я не закончил. Как мне кажется, Эйнштейн, Резерфорд, Коперник, Курчатов, Галилей — каждый из них по-своему сталкивался с отторжением. Но думаю, правда, что они прекратили бы исследования только в одном случае: если бы им сказали, что из-за этого может погибнуть человек. Не всё человечество, не Вселенная, а конкретный человек. И не в принципе, когда-нибудь, а сию минуту, сейчас… Понимаешь?

— Уговариваешь, гад?

— Ну зачем же… Философствую просто. Они шли до конца не потому, что не понимали опасности, а потому, что верили в разум… Это звучит напыщенно, но это так… Они боялись не за себя, как Глухов или даже ты, а за любого, живущего на земле человека. Эйнштейн знал, что такое атомная бомба, но все-таки работал. Парадокс? Операции на сердце погубили десятки людей, но их продолжали делать, если хочешь, против природы, против этих чертовых законов… Их делали, неся на плечах, на совести души обреченных, но тем не менее погибших от эксперимента… Может быть, это уже новая мораль. Мораль людей, отдавших науке самое дорогое, что у них есть — доброе имя… Вы же в ответе только за себя. Меня поражает ваша трусость…

— Трусость, несомненно… — усмехнулся Малянов. — А ты моралист, а?

— Ну, я пошел, — сказал Вечеровский. — Тебе, как я понимаю, работать надо.

Они вышли в прихожую. Малянов легко открыл замок.

— Ишь, — сказал он, — подлец. Открывается…

— «Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, — весело процитировал Вечеровский. — И я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мной кривые, глухие, окольные пути…»

Он помахал рукой и вышел. Малянов задумчиво закрыл дверь…

Малянов сидел в своей прокуренной насквозь комнате и смолил хабарик. В комнате вспухали, переливались, летали маляновские пузыри и полости из табачного дыма. На полу, на столе валялись груды книг, листы бумаги, тетради, а на книжных полках, всюду, где хватало места, были приляпаны, приклеены, прикноплены фотографии спиралевидных галактик…

Скрипнула дверь. Вошел мальчик. Он постоял в комнате, сумрачно озираясь, подошел к одной из фотографий и, склонив голову набок, начал ее разглядывать. Сморщил старческое свое личико и повернулся к Малянову. Некоторое время смотрел, как Малянов грызет карандаш и разглядывает потолок. Шмыгнул носом и, сухо кашлянув, сказал:

— Дядь, а дядь! Слышь, наверное, мы с тобой больше не встретимся…

Малянов оторвался от созерцания потолка и дымных картин:

— Ты что несешь, а?

— Слышу я, уже идут.

— Кто это идет, чего ты там слышишь?

— А ты зачем эти картинки разложил?

— Я работаю, видишь… Нечего мне бояться, брат. Как это там… А-а-а… Я один в мире.

— А Петька?

— Я думаю, они не посмеют.

— Да, — сказал мальчик, — они не посмеют… Это некорректно.

— Недозволенный прием, — подтвердил Малянов. — Так?

— Так. А вот со мной дозволенный?

— Чего-то я не понял, — сказал Малянов. В это время в дверь позвонили.

— Это что? — спросил Малянов обеспокоенно. — А?

— Иди, открывай, — сказал мальчик.

— Зачем? — спросил Малянов.

— А так. Ты посмотри, что на улице делается.

Малянов вскочил и раздернул шторы. Природа взбесилась. Окно дрожало. В него то и дело били мощные порывы ветра. Стекла жалобно дребезжали. Сверкнула молния. Вдали загрохотало. А через секунду оглушительный треск заставил Малянова вжать голову в плечи… Свет замигал. Малянов подбежал к телефону, сорвал трубку, дунул в микрофон, постучал по рычагу. Телефон безмолвствовал… В дверь снова позвонили…

На лестнице перед Маляновым стоял крупный человек и смущенно улыбался.

— Простите, — сказал он. — Дмитрий Андреевич? Вдалеке прогремел раскат грома.

— Алексеевич, — недовольно сказал насторожившийся Малянов.

— Да, да, простите, мне говорили, Алексеевич…

— Кто говорил?

— Э-э-э… В жакте, — быстро сказал посетитель и заглянул через маляновское плечо. — А-а-а-а! Вот и он! Видите ли, сын у меня потерялся. Валерка, иди сюда!

Малянов оглянулся. Мальчик стоял в прихожей и насупившись глядел на пришедшего.