– Да? – Он скинул очки, вытащил из кармана чистый платок и протер их.

Вокруг них орали и аплодировали, требуя повторения танца. Оркестр для виду покуражился и снова заиграл, но вместо медленного танца влупил что-то грохочущее, в бешеном темпе.

– Будем медленно танцевать? – неуверенно спросил Владик.

– Да. Я так больше люблю.

Они снова обнялись и в бушующей толпе тут же словно с ума сошедших соседей принялись едва двигаться, стараясь получить побольше радости от соприкосновения друг с другом, чем от бешеных скачек.

– Знаешь, Нина, отчего у меня очки запотели?

– Ты нервничаешь, – сказала она.

– Да. Потому что я впервые почувствовал женщину, – очень серьезно ответил он. – Существо женщины.

– Это как?

– Тут сложная теория. В тебе очень много настоящей, подлинной женщины. Ты должна знать это на всю жизнь. Я как тебя обнял, так меня трепет пробрал до самых внутренностей. И ты тоже очень трепетная. Во мне словно пробудилось мужское начало. Ты не думай, что я перед тобой выкаблучиваться хочу или тебя соблазняю. И я не про любовь с первого взгляда говорю. Здесь все проще и сложней одновременно. Мне так кажется, что мы с тобой оба истосковались от отсутствия даже простых объятий. Если хочешь, мы сейчас разойдемся навсегда, и все.

– Не хочу, – сказала Нинка.

– Да. Я думаю, что мы оба вот так чувствуем друг друга. На уровне молекулярном, на простом, на животном. Ты не обижайся, в этом ничего плохого нет. В конце-то концов, всякий человек не более чем высокоразвитое животное. И это, честное слово, хорошо.

– Нет, – замотала головой Нинка. – Я животным как-то быть совсем не хочу.

– Да, я тебя понимаю. Но есть такие природные инстинкты, которые даже самый интеллектуальный человек не в состоянии перебороть. Половая тяга, которую называют эротикой или сексуальностью. Это такие природные силы, против которых бесполезно бороться. Но чтобы все было прекрасно, красиво, нужно, чтобы было чувство. Хотя бы на час, на минуту, временно. Иначе все просто скотство. Даже если случайная связь, то это красиво, когда у обоих есть хотя бы минутная тяга друг к другу.

– Есть, – прервала Нинка эти заумные разговоры, потому что сосками груди поняла, что парнишка так же истомился по женщине, как она по мужчине, что он, при всех своих красивых разговорах, так же с ума сходит от отсутствия обниманий, поглаживаний и всего того прочего, без которого и весь свет порой не мил.

– Ты пойдешь со мной? – спросил он, заглядывая ей в глаза и чуть отодвигаясь.

– Да.

– Да? – Он не поверил разом.

– Но только не в кусты. Ты уж извини. Я не шлюха и не проблядь. Ищи крышу где хочешь, но чтоб все было по-человечески.

– Я в общежитии живу, в городке Моссовета, тут не очень далеко, – заторопился Владик. – Если мы сейчас сразу поедем, то у нас в кафе можно еще чего-нибудь купить покушать, а в магазине винишка найдем. Поедем, да?

– Я хочу потанцевать, – солгала Нинка, потому что не очень хорошо это было, чтоб сразу бежать, задравши юбку, на такое предложение. Сам ведь сказал, что все должно быть красиво, вот и не следует торопиться, словно голый в баню.

– Да, да, – тут же согласился он. – Будем танцевать до конца.

Нинка почувствовала, как он успокоился, стал уверенным, сильным и решительным, и она подумала, что настоящая женщина вот так и должна действовать, когда ей хочется. Должна регулировать настроение и состояние мужчины, чтоб он думал, что он стоит у руля, хотя это совсем и не так, совсем наоборот! Да наплевать, в конце-то концов, так это или не так, главное, чтоб обоим было хорошо и ладненько.

В перерыве между вторым и последним отделениями Нинка опять нашла Надю, дала ей денег и сказала, чтоб, кроме портвейна «Кавказ», она добыла ей «сухаря», то бишь сухого вина. От бутылищи «Кавказа» Нинка выпила на сей раз только полстакана, попрощалась с Надей, а та крикнула ей в спину:

– Склеила кадра?

– Склеила, – ответила Нинка.

Владик посмотрел на винную этикетку и кивнул.

– «Вазисубани» – это хорошо. Мы его называем «Васька с зубами». Сейчас выпьем? Лучше бы дома.

– Как хочешь. – Надо уступить, решила Нинка. Владик, судя по всему, пить «из горла» не то чтоб не умел, это все умеют, а просто считал такой поступок для студента зазорным.

– Возьмем с собой. Я тебе в общаге отдам за бутылку деньги.

По его тону Нинка поняла, что и в общаге никаких денег у него нет, но лишь улыбнулась, а тут снова грянула музыка, они станцевали еще раз, и Нинка почувствовала, что шелудивые танцы эти ей стали поперек горла, и кавалера своего она выморила ровно столько, насколько сама могла вытерпеть.

– Поехали домой, – сказала Нина.

– Больше не хочешь танцевать?

– А что, у вас там и музыки никакой нет?

– Что ты! Конечно, есть! И пианино есть. У нас вообще все есть, но мы там больше разговоры всякие ведем. Об искусстве, о кино. Я не знаю, будет ли тебе интересно, это же профессиональное.

Нинка засмеялась вызывающе:

– До утра одни разговоры?

– Не говори так. Это цинично. А цинизм – это разрушение всего. Циники становятся кастратами. Никогда себе цинизма не позволяй. Но ты права, мы и дома сможем потанцевать.