Илья Степанович засмеялся, обнял Нинку тяжелой, мягкой и теплой рукой, негромко сказал на ухо:

– Я так и думал, что мозги у тебя чистые, незамутненные и восприимчивые. Хорошие мозги, в них много что можно вколотить. Мы с тобой будем нужны друг другу на долгое время. И запомни одно. Когда захочешь уйти, а это неизбежно, то уходи спокойно и без сожалений. Встретишь человека, поймешь, что можно жить по-другому, предупреди меня обязательно, посоветуйся, если захочешь, и – уходи. Со мной не считайся, я в любых случаях не вправе претендовать на твое будущее. Жизнь у тебя только начинается и будет очень длинной. Я всего лишь эпизод, и будем надеяться, что эпизод не из самых худших. Поняла меня?

– Да.

– Прокомментируй.

В дальнейшем между ними так и сложились отношения. Илья Степанович что-то говорил, а потом мягко и настойчиво требовал Нинкиного комментария. Она не сразу сообразила, что таким простым приемом он тренировал ее мозг, приучал мыслить аналитически, точно, ясно и быстро. На первых порах эта его привычка Нинку немного обижала.

– А можно без комментариев? – спросила она в тот первый вечер.

– Да уж сделай старику уважение.

– Я вам в постели уважение сделаю. Какое угодно. А в душу мне не лезьте! – ни с того ни с сего окрысилась Нинка. Ей и самой стало тут же стыдно, но как дать обратный ход своему хамству, она не знала.

– Ох и язва, ох и язва! – промурлыкал Илья Степанович. – Это дело для меня вторичное, ты не волнуйся. А лучше скажи мне, какая у тебя в жизни самая большая мечта? Проще сказать, чего бы ты хотела, что тебе по ночам снится?

Нинка заколебалась, потому что поняла, что никакой уж такой мечты у нее до сих пор и не было.

– Детей не хочешь? – осторожно подтолкнул ее Илья Степанович.

– Да как-то не знаю... – замялась Нинка. – Что нищету плодить?

– Значит, до этого ты еще не доросла, – кивнул Илья Степанович. – Ну а по профессии? По занятию в жизни?

– Я хочу официанткой работать, – смущаясь, сказала Нинка. – Вы не думайте, что это из-за денег.

Просто мне кажется, что это хорошая работа. Люди все хорошо одетые, празднично, музыка играет, и если ресторан хороший, то вокруг все красиво.

– К празднику тебя тянет, – сказал Илья Степанович. – Тебя тянет к внешнему проявлению праздника. Ну, это дело несложное, что-нибудь придумаем.

– Сука! – вдруг закричала во все горло жирная Людмила. – Сука ты поганая, тетка Прасковья! Ты у меня кольцо с брульянтом в залог взяла, а когда возвернула, то его подменила! Я тебе настоящее кольцо отдавала, а ты мне медяшку со стекляшкой возвернула!

– Да что ты такое говоришь?! – заголосила Прасковья. – Да когда это я у тебя залог брала?!

– А в прошлую зиму, аль запамятовала?!

– Да не беру я ничего ни у кого!

Но тут все гости за столом так захохотали, что Прасковья смутилась и поправилась:

– Ну, так, когда сами просите, когда вам и жрать нечего, если все свои капиталы просвистали, так помогаю чем могу. Спасибо должны сказать.

– Подменила! Подменила! – упрямо вопила Людмила.

– Как это подменила? – завыла Прасковья. – Я и делать такого не умею!

– Ага, с ювелиром Самуилом договорилась, вошла с ним в долю и подменила! Брульянт был настоящий, и кольцо золотое, а теперь у меня от него палец синий становится, как бельишко постираю!

– Да кто ж при кольцах на руках белье стирает, дура ты эдакая?! – закричала Прасковья. – Это ж что в золоте, что в серебре, если в порошке стирать, так обязательно пальцы посинеют! А я таким делом, чтоб заклад подменивать, не занимаюсь!

– А вот я тебе сейчас морду твою набью, и ты у меня без всякого стирального порошка посинеешь! – пообещала Людмила и даже приподняла над стулом всю свою могучую фигуру, будто бы и действительно собиралась наказать ростовщицу за свою обиду.

Прасковья пригнулась, собираясь юркнуть под стол, но Илья Степанович вдруг гаркнул:

– Ша! Щ-а-а, господа, как говорят в Одессе! Попрошу не нарушать благородного застолья! Слушайте лучше еврейский анекдот! Все разом притихли.

– Так вот. Хоронят Сару Финкельштейн... Вы должны понять, что еврейские анекдоты, после английских, самые лучшие в мире. Английские просто умные, а еврейские – остроумные. Наш русский анекдот, к большой моей грусти, по большей части такой соленый, что ни при дамах, ни при детях его рассказывать никак невозможно.

Гости при таких словах дружно заржали.

– Значит, несут Сару Финкельштейн на кладбище. Красиво вокруг, весна, сирень цветет. И Моня Рабинович говорит другу: «Я хочу вам сказать, Абрамович, что Саре повезло. В хорошую погоду в землю ляжет. Вы не хотели бы лечь с ней рядом?» Абрамович подумал и говорит: «Нет, Рабинович, я бы хотел лечь рядом с Соней Катценеленбогель». – «Но что вы такое говорите, уважаемый Рабинович?! Ведь Соня еще живая!» – «О!!!» – ответил ему Абрамович.

Кто-то засмеялся, но Нинка видела, что основная часть гостей не поняла, в чем заключался анекдот.