Они ушли с площадки, добрались до метро, потом делали какие-то пересадки, которые Нинка не запомнила, и через полчаса подошли к пятиэтажному серому зданию, парадный вход перед которым был освещен, а на скамейках и ступеньках сидела молодежь, смеялись, густо курили, а бородатый гитарист пел под примитивные аккорды:

Владик остановился, глянул на Нинку и спросил:

– Хочешь здесь поторчать?

– Да. Немножко.

Нинка уже разглядела, что среди девушек, сидевших вокруг гитариста-певца, мелькнуло лицо молодой актрисы, которая играла вторую роль в прогремевшем недавно фильме, и парень рядом с ней тоже был ей известен по экрану. Сердце у нее заколотилось – Боже ты мой, такие люди, такие молодые, ничем не значительнее ее самой, а уже известные, с красивым будущим, и вот так запросто сидят ночью на ступеньках общежития, слушают музыку, пьют из горлышка сухое вино, и все это у них нормальненько. Ах, черт вас побери, ребята, в рубашке вы родились, а вас бы в лагерь, вас бы к этим сукам, которые ночью лезут под одеяло и хватают за сиську, когда ты совсем этого не хочешь, вас бы на лагерную баланду или в деревню, за рычаги трактора!

Господи, осекла себя Нинка, да зачем им это? И зачем я им этого желаю? Да кому что выпало по судьбе, то пусть каждый и переживает! Коль повезло прожить хорошо, светло и ясно, так пусть так и живется. И грех желать людям всякого зла. Тебе досталось, так зачем и другим?

Гитарист резко оборвал музыку, весело глянул на Нинку и прокричал:

– Вот и Владик пришел с дамой! Поздравляю! А то ты у нас, бедняга, вовсе за учебниками забурел!

Вокруг добродушно засмеялись, так что ничего обидного не было в приветствии гитариста ни для Владика, ни для Нинки. Гитарист тут же спел одну за другой несколько песен, а потом рослая девушка жарко заговорила о кино, и через минуту Нинка уже решительно не понимала, о чем идет речь. Звучали какие-то совершенно незнакомые ей фамилии – Феллини, Антониони, Тарковский, Ромм, Висконти, – и она с трудом понимала, что это те, кто делает кино. И что больше всего поразило Нинку, студенты совсем не говорили про актеров, про артистов, которые с ее, Нинкиной, точки зрения были самыми главными. Она заскучала, Владик, заметив это, тронул ее за локоть, сказал тихо:

– Ты минутку посиди, я сейчас вернусь. У меня в комнате беспорядок, я приберусь.

Когда через четверть часа она поднялась следом за Владиком на второй этаж и вошла в его комнату, то поняла, что дело было не в беспорядке, а просто в комнате стояло три кровати. Две у окна, а одна на входе, отгороженная шкафом. Значит, попросту говоря, Владик распределял на ночь своих друзей-соседей по другим комнатам. Он так и сказал:

– Ты не волнуйся, мы будем одни. Арик в Москве у своих армянских родственников ночует, а Коля тоже не придет.

– Хорошо, – сказала Нинка. – А ты на кого учишься?

– Если таланта хватит и повезет, то буду сценаристом. Или, профессиональней сказать, – кинодраматургом.

– А что это такое?

– Буду писать сценарии для кино. Знаешь, что это такое?

– Не очень.

– Очень просто. Я пишу то, что снимает режиссер. По моим текстам говорят свои реплики актеры. А как говорить – это их наставляет режиссер. Все просто.

– Ага, – сказала Нинка. – Если ты будешь хорошо учиться, то сможешь на актерский перейти?

Несколько секунд он не понимал, что она сказала, потом громко засмеялся.

– Ох, Нина! Ни в каком ты инязе не учишься, никакого языка княжества Бундустан не изучаешь, но мне на это наплевать! Меня на актерский факультет, как и любого сценариста, бесплатным калачом не заманишь! Актер, моя милая, всего лишь произносит тексты, которые для него написали. И произносит их так, доносит ту мысль, которую требует от него режиссер-постановщик! Слава, для общепонимаемых кругов зрителя, конечно, достается актеру, но роль его в фильме, ты уж мне поверь, по большому счету очень незначительна. Ну да этого сразу не объяснишь. Давай мы с тобой дотанцуем.

Он включил магнитофон, и они принялись танцевать, прижавшись друг к другу.

За стенкой комнаты пошумели было, но потом стихли.

По ходу танцев Владик снял с Нинки кофточку, а потом юбку, и Нинка приняла это молча, не ломалась, но и нетерпения не проявляла.

Немного за полночь они танцевали совершенно голые, и Владик даже очки снял, потому что разглядывать обоим было нечего, в комнате было темно, и разговаривать они тоже прекратили. Не о чем было больше разговаривать.

Утром он проводил Нинку до остановки автобуса и спросил:

– У тебя есть телефон?

– Нет, – ответила Нинка.

– А ты придешь сегодня вечером? Я тебя встречу. Вот на этой остановке.

– Хорошо, – сказала она. – В семь часов.

Но она знала, что не придет сюда больше никогда. Он тоже не стал настаивать, хотя Нинкино решение почувствовал.

Она села в автобус и через заднее стекло машины видела, как Владик постоял немножко, потом повернулся и неторопливо пошел к общежитию, пошел в свой мир, который так и остался для Нинки не очень понятным, но завлекательным. Она понимала, что, в общем-то, в этом мире места для нее нет, а если и есть, то оно какое-то не очень хорошее, непрочное, да и ненужное. Было хорошо вчера вечером, было хорошо ночью, но об этом надо было забыть и не возвращаться к пережитому, не пытаться его повторить. Она понимала, что се жизненная дорога выстраивается совсем в ином направлении и торить эту дорогу приходилось самой.