После согласия у майора тут же, в вагончике, отобрали подписку о неразглашении, которую он, кроме подписи, скрепил отпечатками большого и указательного пальцев обеих рук. Его строго предупредили, чтобы он не говорил ничего даже жене. Пришедшие посадили его в чёрную «Волгу», подвезли к общежитию, где жила семья, велели переодеться, взять с собой «тревожный» чемодан и сообщить домашним, что уезжает в командировку на две недели…

На этой же машине его привезли в Москву, но при въезде в город попросили надеть очень тёмные солнцезащитные очки. Майор и так не знал столицы, тут же вообще потерял всякую ориентировку. Ему стало страшно, показалось, завезут куда-нибудь и убьют, хотя никакой агрессивности эти люди не проявляли. Потом майора привезли в жилой дом, поднялись на лифте, в квартиру примерно двенадцатого этажа. Здесь он прожил одиннадцать дней, и при нём всё время неотлучно находился человек с протезом, который попросил называть его Николаем. Он занимался с Индукаевым разучиванием версии с золотом, которую потом и услышал Арчеладзе. Сначала майор выучил её с машинописного листа, затем Николай заставил всё забыть и пересказывать только своими словами, пусть путано и сбивчиво. Попутно он обрисовал, как могут выглядеть контейнеры, ящики, золотые чушки, охранники и прочее. Этот инструктор ничего о себе не рассказывал, но однажды обмолвился в бытовой беседе, что Афган никогда не забудет. Из окон четырёхкомнатной квартиры с левой стороны был виден шестнадцатиэтажный жилой дом с космической телеантенной на крыше и тремя велосипедами, привязанными к стальным поручням, из окон зала — дом из белого кирпича с номером «98», написанным на углу красной краской.

После натаски уже на другой, иностранной марки машине майора отвезли в гостиницу профсоюзов, где был снят отдельный номер 254. Ему принесли новую военную форму в полном комплекте, китель и фуражку, которые полковник предусмотрительно забрал перед откровенным разговором с Индукаевым. От Арчеладзе майор должен был вернуться в свой номер, где ему обещали вручить ордер на квартиру и проездные документы.

С какой целью проводится вся эта операция, майору не объясняли, на все вопросы отвечали, что преследуются только государственные интересы.

Выслушав эту исповедь, полковник посадил Индукаева в приёмной, вызвал эксперта и приказал сделать фотороботы работавших с майором людей. Сам же пошёл в лабораторию технической экспертизы, где пороли китель и фуражку Индукаева. В лацканах были обнаружены два микрофона с передающими устройствами, а в фуражке выше кокарды — радиомаяк. Майора нашпиговали импортной радиоэлектроникой, что означало постоянную слежку за ним людьми профессиональными и предусмотрительными.

В этот момент Арчеладзе подумал и пожалел о своей ошибке — не снял со старика Молодцова шляпу, плащ и пиджак: именно эти вещи унесли «грабители». И ясно зачем — освободить его от электроники и имитировать простую уголовщину…

Полковник приказал поставить на место микрофоны и радиомаяк, аккуратно зашить, отгладить всё и принести к нему в кабинет.

Когда он составлял сам штатное расписание отдела, то умышленно не заложил ни одной должности заместителя, чтобы всё держать в собственных руках, чтобы ни один исполнитель никогда не мог видеть общей картины оперативно-розыскных действий. Теперь он чувствовал желание перевалить судьбу майора на кого-нибудь, поручить это дело тому, с кого можно спросить потом, но такого человека в отделе не было. За два года сотрудники привыкли исполнять детали, в редком случае отдельные узлы, а здесь требовалось отличное знание всей обстановки…

Поэтому Арчеладзе пришлось раскладывать работу по установлению неизвестных лиц на трёх своих помощников: одного послал в кремлёвскую больницу искать среди больных хроническим гастритом подходящего под старшего из штатских, другого — в Министерство обороны установить полковника с седыми волосами и моложавым лицом, третьего — в кадры Министерства безопасности: однорукий инструктор наверняка проходил службу в КГБ, откуда и попал в Афганистан. Предстояло ещё дать задание Кутасову, но прежде полковник ушёл в комнату отдыха выпить вина. Оказалось, что запасы исчерпаны и в баре ничего не осталось в бутылках. Он тут же набрал номер телефона Капитолины.

— Солнце моё, принеси мне, пожалуйста, хорошего красного вина, — чувствуя прилив радости, попросил он. — И приходи ко мне сама, с вещами. С сегодняшнего дня будешь моей желанной помощницей.

— Что случилось? — тревожно спросила Капитолина.

А он сам не знал, что случилось и отчего ему так хочется говорить ласковые слова, значение которых до недавнего времени было утрачено для него. И казалось, навсегда…

— Ничего, хочу видеть тебя рядом.

— Хорошо, приду, — сдержанно и насторожённо проговорила она.

Кутасова он усадил рядом на стул. Блудливые, авантюрные глаза начальника группы захвата искрились в предчувствии: ему было легко рисковать ставить трюки и проводить пленэры, ибо за все его дела нёс ответственность один полковник. Прыжки совершал Кутасов, а разбиться мог Арчеладзе…

— Трюков на сей раз не будет, Сергей Александрович, — предупредил он. — Видел в приёмной майора?

— Раскосенького? Видел.

— Возьмёшь под негласную охрану. И чтобы волос с головы… У него четверо детей, а в голове… Впрочем, его вынудили, ладно.

— Что за птица? — поинтересовался Кутасов, улыбаясь хитро, но широко, от уха до уха.

Полковник сразу же вспомнил Птицелова.

— Он не птица… Он что-то вроде приманки. На него может прилететь какой-нибудь орёл. Короче, убирать его будут, понял?

— Это серьёзно, — озабоченно проронил Кутасов. — Придётся охранять его тело.

— И не только, Серёжа. Бери всякого, кто приблизится к нему, хватай, невзирая на чины и звания, — распорядился полковник. — Особенно смотри при входе и выходе из гостиницы. Могут посадить снайпера. Проверь номер на предмет мины, кормить его будут только твои ребята, из своей посуды. Но чтобы ни одна душа не заметила.