— Передайте остальным защитникам: не возражать ни слова и стоять опустив головы, когда председательствующий будет зачитывать приговор.

Во время небольшого перерыва все скамьи были неожиданно вынесены людьми в черных рубашках, а на выходах и лестнице появились фашистские молодчики с автоматами на изготовку, блокировавшие каждую дверь.

— Адвокаты, не бойтесь, — сказал один из них, ^~ против вас мы ничего не имеем, но если тех признают невиновными, то мы прекратим комедию. Не забудьте, однако, пригнуться!

Маленький деревянный ящичек передвигался по столу, покрытому зеленым сукном. Это в комнатке, примыкавшей к залу заседаний, судьи проводили голосование. В абсолютной тишине слышался лишь стук опускаемых шаров: белый — невиновен, черный — виновен.

У судьи Ренцо Монтаны закружилась голова. Сорокадевятилетний генерал милиции, ветеран марша на Рим, считал, что настоящие виновники давно уже скрылись, а эти оставшиеся члены большого совета были лишь козлами отпущения. Он все более убеждался, что трибунал, да и все судейство были подстроены с самого начала и до конца. Еще до голосования он попытался выступить в защиту маршала де Боно, упомянув его возраст, заслуги в период Первой мировой войны и необходимость делать различие в степени вины обвиняемых. Судья Энрико Веццалини, ведший тайно переговоры с Козминым, возразил:

— Тут может быть только одно различие: стрелять в спину или в грудь.

Монтана обратился к судье Джиованни Риггио за поддержкой, но тот колебался. И вновь вмешался Веццалини, сказавший:

— Вы предаете фашизм и революцию. Риггио сразу же сдался, заявив:

— Мой долг — голосовать за наказание.

И Монтана с горечью понял: режим борется за свое собственное существование, поэтому для милосердия места не оставалось.

Как врач, Франц Паглиани попытался защитить Маринелли: будучи глухим, он вряд ли разобрался в происходившем. Большинство судейской коллегии, однако, его не поддержало. Для доказательства глухоты необходимо собрать медицинский консилиум, трибунал же должен был поторопиться. Что касается Готтарди и Пареши, то судья Отелло Гадди, твердолобый начальник местной милиции, брякнул:

— Если я, простой подполковник, понимаю, что к чему, то и они должны были это понять.

Прекратив прения, судьи приступили к голосованию. В результате оказалось:

де Боно: 4 шара — невиновен, 5 — виновен; Туллио Джианетти: 5 — невиновен, 4 — виновен; Маринелли: 1 — невиновен, 8 — виновен. Последним был Джалеаццо Чиано — 9 черных шаров.

Над полем висела полоса тумана, смешанная с дымом. С вязов, окружавших форт Сан-Проколо, сорвалась стая грачей, поднявших шумный гвалт, слившийся с эхом винтовочных выстрелов по пяти мужчинам, сидевшим привязанными к стульям, взятым из ближайшего бара. Когда дым от сигареты Козмина смешался с пороховым дымом, у немецкого офицера, стоявшего рядом с ним, на глазах показались слезы.

— Не могу понять вас, итальянцев, — с трудом проговорил он. — Ваши души либо слишком мягкие, либо слишком жестокие.

У Козмина в голове промелькнула только одна мысль, что подписанное осужденными прошение о помиловании никогда не попадет в руки Муссолини. Ему повезло, что такие твердолобые фашисты, как секретарь партии Паволини и местный шеф полиции Туллио Там-бурини, поддерживали его во всем. Поначалу они попытались убедить министра юстиции Пьетро Пизенти отказаться принять прошение осужденных о помиловании. Когда же тот настоял на своем и собирался передать его лично дуче, Паволини воскликнул в ярости:

— Мы не можем нанести ему такую боль.

До трех часов ночи 11 января никто в прокуренном кабинете Козмина не мог сообразить, что полковник Итало Вианини, инспектор пятой зоны Национальной республиканской гвардии, имел право отклонения любых прошений. Полковника подняли с постели, но он стал отказываться. В течение пяти часов Козмин, Там-бурини и обвинитель Фортунато настаивали на своем, пока тот по прямому указанию своего шефа, генерала Ренато Риччи, не согласился.

Когда майор Фурлотти поднял правую руку и дал сигнал на открытие огня, оказалось, что экзекуционный взвод находился в готовности в форте Сан-Проколо уже в течение четырех часов.

Конец, которого столь ждал Козмин, был ужасным и кровавым. Из тридцати солдат, включенных в состав экзекуционного взвода, стоявшего всего в десяти метрах от жертв, никто ранее не принимал участие в подобных экзекуциях.

— Вам необходимо целиться вот сюда, — сказал им Фурлотти, показывая на затылки пятерых осужденных.

Таковым был весь инструктаж.

Доктор Ренато Карретто, тюремный врач, обошел умиравших, моля о конце бойни. Пареши упал на левый бок, крикнув: «Да здравствует Италия!» Из шести солдат, целившихся в него, попали только двое, и он был еще жив. Маршал де Боно повторил его возглас, но, как и Готтарди, был мертв. Маринелли, которого с трудом усадили на стул, взывавший к женщине по имени Джулия, тоже был еще жив. Подошедший Фурлотти с автоматом «беретта» добил умиравших.

Последним был Чиано. При подаче команды на огонь он повернул голову, чтобы посмотреть на происходившее, и был сбит пулями на землю.

Доктор заметил, что он еще жив. Майор Фурлотти спустил курок, но Чиано добит не был. Тогда Фурлотти дал еще очередь, целя в правый висок. Чиано вздрогнул и больше не шевелился.

Священник бесшумно вошел в кабинет диктатора, отметив про себя, что человек, сидевший за письменным столом не поднимая головы, был объят страхом. Дуче знал, что дон Джузеппе Чиот, седобородый капеллан веронской тюрьмы, провел последнюю ночь вместе с осужденными и мог рассказать ему о том, что его интересовало.