Галбиати не знал, что генерал Чериса отдал карабинерам приказ, касающийся не только личности Муссолини. Теперь они выдвигались, чтобы занять радиостанцию «Радио Италии», почту, телефонные узлы связи и здание министерства внутренних дел.

В 8.30 вечера его адъютант, майор Джузеппе Маринелли, внезапно вскрикнул, заметив в наступающей темноте три танка из состава дивизии Ариэте, приблизившиеся к их зданию на сорок метров. Галбиати был в это время занят телефонным разговором.

— Куда направлены их орудия? — только и спросил он.

Маринелли, застывший у окна, ответил:

— Прямо на нас.

Некоторые римляне ждали этой ночи всю свою жизнь. В 10.45 вечера в залитом лунным светом городе знали: свершилось. В тысячах радиоприемников раздались слова маршала Пьетро Бадолио:

— Итальянцы! По приказу его величества короля и императора я взял на себя задачу формирования военного правительства страны с полными полномочиями. Война продолжается. Италия… сдержит свое слово…

По улицам на всех семи холмах Рима новость эта пронеслась подобно вихрю. Город, видевший триумф Цезаря и Домитиана, переживал новый взрыв эмоций. Те, кто слышал передачу по радио, звонили своим родственникам и знакомым на тот случай, если те ее не слышали, или же громко скандировали, стоя у открытых окон. Люди выскакивали на улицу кто в чем был — в пижамах и ночных рубашках, в домашних шлепанцах и босиком. Они обнимали друг друга, смеясь и плача.

В эту ночь можно было делать все, что никто не осмеливался делать за истекшие двадцать лет. В задней комнате кафе «Арагио» на улице Корсо-Умберто, где обычно собирались литераторы, один из посетителей, схватив стул, обрушил его на голову офицера милиции, сидевшего за соседним столиком, — совсем «как это показывают в кино». Толпы народа ворвались в помещения ежедневной римской газеты «Иль Мессаггера» на улице Виа дель Тритона, чтобы прихватить «свободное здание» и начать крушить все, что попадалось под руку, — картины, пишущие машинки, мебель. Из расположенного рядом отеля «Маджестик» поклонники вынесли на руках популярную актрису, одетую в шелковую пижаму, и понесли по улицам. Выкрики «Да здравствует король!» и «Да здравствует Папа!» слышались всю ночь. На улице Виа Венето один из демонстрантов объяснял всем прохожим:

— Теперь я могу кричать «Кровавый Муссолини», и никто меня за это не арестует!

Какой-то циник ответил ему:

— Попробуй крикнуть «Кровавый Бадолио», тогда посмотришь, что произойдет.

За воротами виллы Торлония бушевала толпа полуодетых римлян, возглавляемая каким-то мужчиной, играющим на тромбоне. Перепуганная Рашель скрылась в глубине дома. Однако в толпе никто и не думал о жене дуче. Для голодавших в течение трех лет людей заманчивыми были куры и свиньи Рашель. В конце концов карабинеры разогнали толпу.

Это была ночь глумления над властями, причем всеми и всякими. Некоторые прыгали в проезжавшие трамваи, подобно проказившим ребятишкам — в дверь с надписью «Выход». Другие рвали свои продовольственные карточки и разбрасывали их, как конфетти. Никто не воспринимал всерьез слова, сказанные Бадолио, что война будет продолжена. Вооруженные охотничьими ружьями и топорами люди врывались в помещения фашистской партии и крушили столы, стулья, сжигая портреты Муссолини на кострах. На фасаде дворца Венеция появилась надпись огромными белыми буквами: «Да здравствует Маттеотти!» На входных лестницах разбивались каменные пучки прутьев ликтора, служившие в течение долгих лет символом порабощения.

Для многих, однако, эта свобода казалась призрачной. Вот на улице Корсо раздались испуганные голоса: «Осторожно, появился дуче». И люди тут же разбежались в стороны. Оказалось, что это некие шутники тащили его бронзовый бюст в сторону площади Колонна, где он и был брошен на асфальт с грохотом, подобным орудийному гулу.

На афишах театра «Элисео» на улице Виа Национале были сделаны наклейки, отчетливо видимые при ярком свете фонарей: «Прощай, прошлое».

Для многих римлян, не ведавших, что вслед за этими событиями последует девятимесячная оккупация Италии немцами, это была ночь конца войны. На зенитной батарее по дороге на Анцио один солдат на радостях выпил два литра коньяка и упал замертво. На Кампо-дей-Фиори молодая мать показывала прохожим своего новорожденного малыша, громко крича:

— Я хочу, чтобы он дышал свежим воздухом.

Для немногих неожиданная смена правительства оказалась острием бритвы, от поворота которой зависела жизнь или смерть. В тюрьме Регина Коэли, расположенной на северном берегу Тибра, Оттавио Джалеаццо, девятнадцатилетний студент-медик, услышал, как в двери его камеры загремел ключ, и приготовился к худшему. Он уже около года находился здесь в карцере, обвиненный в антифашистской конспиративной деятельности, за которую полагалась смертная казнь. На лице тюремщика, как ни странно, сияла улыбка, и он сообщил своему заключенному, что фашистская партия сгинула, а само «пугало» полетело вверх тормашками.

Студент понял, что смерть ему больше не угрожает.

Охранник плюнул и заявил:

— Знаете ли, я никогда не был фашистом. Казалось, что за ночь фашистов в городе вообще не

осталось. Черные рубашки стали столь же редки, как августовские морозы. Улица Виа Номентана была как ковром покрыта фашистскими значками. В желтых водах Тибра плавали сотни униформ, влекомые течением реки в море. Только один человек во всей Италии — Манлио Моргани, президент агентства новости «Стефани», — решил отметить смещение Муссолини по-своему.